А потом — я просто подчинилась…
Мужчины, умоляю, никогда не спрашивайте женщину: «Можно?..» Это звучит как оскорбление, вам ответят отказом. Сделайте ей предложение, от которого она не сможет отказаться.
…Какое мучение душить рвущийся наружу крик, когда голова раскалывается в черном угаре, когда мозг не вмещает шквал невыносимо горячей темноты, заполонившей все, перехлестывающей через край. Когда невесомые касания, наслаиваясь, становятся нестерпимей любой боли. Когда все слишком, слишком, слишком… Я боялась исполосовать зубами его плечо, насмерть сцепившись со слишком густой и воспаленной, слишком чутко следящей за мной темнотой, боялась выместить на нем самом боль слишком острого восторга, лишенного голоса, не находящего выход…
Темнота вдруг не выдержала, громко завозилась, угрожая материализоваться в человека в самый неподходящий момент. Он чуть отшатнулся, но я только впилась в спину пальцами, как гвоздями…
Ну уж нет. У меня мое так просто не отнимут… От меня всего этого слишком долго добивались. Меня слишком сильно заставили поверить, что мне это смертельно нужно самой… И мне теперь смертельно нужно еще несколько секунд… Что бы ни вздумало происходить рядом в эти секунды. Я никому и ничему не позволю отнять у меня последние секунды. Перед взрывом… Даже если начнет взрываться и рушиться все вокруг. Иначе Карфаген точно будет разрушен… Меня ничем нельзя привести в бо́льшую ярость, кроме как обломав мне вот этот вот кайф…
Наверное, это было неслыханно. Неслыханное хамство… Но я знала только, что это было неслыханно шикарно…
Я слишком многому уже научилась у мужчин. Я в точности переняла эту невыносимую манеру мгновенно захлопываться, как раковина. Отворачиваться — и засыпать глухо-обособленным, никого не допускающим в себя сном. Ты получил что хотел. И главное, я взяла все, что в данный момент было возможно. Все, до свиданья. Всем спасибо, все свободны. И свободна я. Простор для завоевания снова измерялся десятками световых лет…
Но сам этот мужчина… Это был какой-то неправильный мужчина.
Он медленно провел рукой по моей спине. Я знала, что выгляжу сейчас идеально…
— Я хочу тебя…
Так ведь только что… Но этот мужчина меня еще не отпускал, он действительно просил быть с ним… Я недоверчиво обернулась, взглянув в лицо в темноте чуть вопросительно, чуть восхищенно. Он сумел… именно теперь он сумел разбить последнее отчуждение.
— Это было самое лучшее, что ты мог сказать женщине.
Я робко потянулась к нему — и потерялась в нем. Теперь я действительно принадлежала мужчине, совершенно уже без сил тяжело проваливаясь в сон на его руках. Уже так естественно и совсем безвольно отдав его губам слишком обнаженно-беспомощное горло. Казалось, что сквозь истонченную, как истлевшая бумага, воспаленную, пылающую кожу уже медленно сочится горячая соленая кровь…
Аншлюс
Он был идеален.
Утром я внимательно следила за его суровой повадкой жесткого хозяина и уважаемого человека — и поняла. По скользкой тропинке слишком мимолетных отношений он проведет меня, прочно удерживая мою невесомость на своей руке. Просто не замечая никакого веса. «…да не преткнешься о камень ногою твоею…» Мне оставалось только опереться на предложенную руку…
И все. Все остальное в этой жизни мне было уже просто преподнесено. Все, что было добыто им из ниоткуда. Все, что было сделано им из ничего… Дорога была той ширины, на какую хватило его плеч, чтобы ее проломить. Территорией мы владели, на сколько хватило его взгляда, чтобы им ее охватить. Невероятно… Пара новых веток метро в Нижнем была прорыта им под землей, в общем-то, ради меня…
Это каким надо быть мужиком? Когда для женщины делается все. От — и до. И не важно, сколько времени вы проведете вместе. Несколько лет, часов или дней. Пока я была с ним, он действительно был моим мужчиной…
Может быть, и я того стоила…
…Нацболы плелись нога за ногу, шаркая кедами по асфальту. Что за манера — ходить такими оборванцами? Я жестко, размеренно и небрежно впечатывала каблуки в осыпающийся асфальт. Я чувствовала себя изысканной жестокой плетью. Я давно уже упрямо переплавляла себя, догоняя до состояния тугой стремительной змеи. Но в эту ночь я превратилась просто в королевскую кобру… Заласканная до полусмерти, я сейчас вальяжно свивала ленивые смертоносные кольца, как анаконда, сожравшая антилопу. И торжествующе переливалась на утреннем солнце отшлифованной до порочного блеска чешуей…
А мой мужик… м-м-м… вот так-то!.. темной тучей перемещаясь где-то за спиной, в это время демонстрировал, как выглядит настоящий аншлюс, жестоко перекраивал под нас чужое жизненное пространство. Он незаметно отставал от всех в паре с очередным нижегородцем, неспешно шагал рядом, заговаривал с ним, почти не разжимая губ. Даже не глядя на собеседника, устремив в пространство перед собой холодноватый, тяжелый, как будто отсутствующий взгляд и чуть пригасив его ресницами. Его жертвы шли за ним, как кролики за удавом. Они не смели ему отказать…
Позже я обнаружила, что жестом, каким перед разборкой сметают посуду под стол, он сгреб «обездомленных» нижегородцев в кучу и отправил всю ораву в крошечную комнату Елькина. И они там мученически ютились потом ночью друг у друга на головах. Великий писатель Прилепин был обездвижен одним движением ресниц… Прощения у них попросить, что ли? Он бы — не стал, знаю…
Потом он неслышно приблизился сзади и пошел рядом, оставаясь чуть-чуть за моим плечом.
— У нас есть уже две квартиры…
Он проговорил это сквозь зубы тихим голосом карманника, затесавшегося на светский раут. И в первые двадцать минут успевшего насшибать уже пять портмоне, три золотых портсигара и два бриллиантовых колье…
Ничего
Какое наслаждение… Какое наслаждение быть тонкой, гибкой, смелой женщиной. Заточенной как нож, который так легко и уверенно подхватывает мужская рука. Который создан для того, чтобы его подхватывали и не выпускали эти руки… Иногда, когда удается убедить жизнь, что ты действительно такой вот драгоценный нож, она становится к тебе благосклонна. И тебя подхватывают правильные руки…
Кажется, я стала для него образцом невесомости…
— …удивляюсь, как соседи не вызвали милицию.
Он осторожно кинул взгляд вниз, подойдя к открытому окну, и весело повернулся ко мне. Тебе смешно…
Это действительно была маленькая смерть.
Дыхание, разодранное в клочья взорвавшим горло счастливым и, наверное, отчаянным криком, наконец-то отвоевавшим себе право на безудержную свободу… Дыхание возвращалось ко мне мучительно долго, с короткими болезненными всхлипами. С почти мучительной ломотой в висках. Выбросившийся на берег океан оглушительного блаженства постепенно стекался обратно тонкими ручейками боли, царапаясь волной об острые прибрежные камни…
