Есть мужики — может, работяги, которые дали соседу по голове. Они занимаются какими-то хозяйственными вещами. Там много вопросов бытовых. Резетка сломалась. Веревку надо расплести, чтобы в соседнюю камеру записку переслать. Ремонт какой-нибудь, что-то обклеить. Это — основная масса заключенных. В принципе, они делятся на более и менее уважаемых в коллективе.
Следующие — люди, которые занимаются уборкой в камере. Это не обязательно какие-то парии, неприкасаемые. Это могут быть те же самые мужики. Человек попал в тюрьму, а ему надо жить. Без дополнительных передач питания у человека через два месяца начинают вскрываться какие-нибудь язвы, авитаминозы. Нечего курить, нет заварки, сахара. Откуда-то это должно браться. У родственников денег на передачу нет. Соответственно, он должен делать что-то полезное для окружающих, чтобы они ему в благодарность что-то дали.
И уже редкая группа каких-то там отверженных. Либо у них какое-то там непочитаемое преступление — обычно изнасилование, что-то такое. Убийство — тоже не в чести, но не до такой степени. Либо — люди, проигравшиеся в карты и не отдавшие долг. Либо — давшие показания на своего подельника. У них — грязная работа вроде уборки на дальняке. А есть такая промежуточная категория — на Бутырке это называется… Там есть такое место в камере, называется «парашют». Ряд нар, между ними предусмотрен столик. Просвет между нарами затягивается тканью, чтобы сверху не сыпались всякие соринки. И там живут уже люди, к братве относящиеся, уважаемые люди. Как правило, они уже постарше возрастом, побольше жизненного опыта, поменьше маргарина в голове. У них какой-то свой жизненный задел. А у меня — свой жизненный задел. И общение уже такое, паритетное. О чем-то уже можно поговорить, что-то обсудить.
В принципе, тяжеловато, конечно. Первый месяц — вообще переломный. Когда человек сначала попал, думает, на экскурсию. После первого месяца — ни х…, придется здесь жить. Долгое время. Придется овладевать каким-то знаниями, умениями, организовывать собственный быт. Уже начинается какая-то бережливость, начинаешь мелочи полезные собирать. Зэк по своей сути — он Плюшкин. Он никогда… Лежит нитка — он ее не выкинет. Возьмет бумажечку, ее туда намотает, положит в коробочку. И вот одежда у него порвалась — а у него уже есть ниточка, она лежит, имеет свое место. Какая-нибудь проволочка. Валяется проволока — и на х… она нужна. Нет. Если порвется обувь, он проволочку заточит, сделает крючочек, сделает шильце, зашьет обувь, еще у него это шильце кто-нибудь попросит, а он скажет: а дай закурить.
На самом деле у меня родилась такая мысль, что тюрьма похожа на компьютерную игру в серии квест. Там два направления деятельности. Ты ходишь, общаешься с разными персонажами и получаешь какую-то информацию, которую в процессе игры потом используешь. Еще ты ходишь набираешь всяких вещей, которые внешне никак не полезны, но потом их полезность обнаруживается, причем полезность вполне пригодная и незаменимая. Для чего, например, нужен обломок вот этой пластмассы в тюрьме? Выбросить его. Его нельзя выбрасывать. Из него можно сделать такую лампадку, опаять этот кусок пластмассы и сделать из него ручку для этого шильца. А можно сделать шарики, из которых потом можно сделать четки, эти четки продать за пачку сигарет. Тюрьма — это квест. Получаешь информацию и вещи, которые потом будут употреблены самым внешне, кажется, неподходящем для этого образом.
Первый месяц — он психологически переломный. У зэков называется «домашние пирожки еще не высохли». Может, это и в армии имеет какие-то свои аналоговые периоды. Этот период кончился для меня с весьма положительной дельтой. Я освоился, научился общаться с сокамерниками. Тюрьма — она трудна тем, что сокамерников ты не выбираешь. Психологическая комфортность в общении — это дело очень редкое. А там заперли тебя с пятьюдесятью человеками — и живешь. А среди этих пятидесяти с вероятностью сто процентов найдутся люди, которые будут тебе настолько психологически неприятны, что тебе не только с ними говорить — просто ощущать их рядом напряжно. Не потому, что они тебя третируют, а потому, что от одного их вида тебя колдобит. И эти люди — они в камере просто не разойдутся. Уйти им друг от друга некуда, они заперты, как крысы в банке. И теперь вопрос, какая крыса какую крысу съест.
Начинаются какие-то психологические дуэли. А поскольку тюрьма — это место, где всегда можно указать человеку на какие-то его ошибки, начинаются регулярно, постоянно подъ…ки, какие-то там указания на косяки мнимые. Это отнимает вагоны нервов. Это тоже очень большое искусство, зэки — они обладают этой способностью… Я понял, что можно так человека довести до самоубийства. Не бить, не угрожать, а регулярным капаньем на мозги, стачиванием нервной системы можно довести человека до нервного срыва. Я видел такое…
Самое главное — это психологический отпор. Порой его бывает достаточно. Если он есть, он ощущается на расстоянии какими-то фибрами. В какие-то физические конфликты можно уже не входить. Просто сказать пару фраз — и отпадает желание в дальнейшем этот конфликт развивать. Я видел, как человек задолжал в карты, и его никто не бьет, ничего, а ему просто изо дня в день капают на мозги, он идет на дальняк и вскрывает себе вены.
Вот так я приобретал какие-то положительные навыки, что хорошо, что плохо, обкатывался. В этой камере проблем каких-то не было. То, что я был белой вороной, это сто пудов. Потому что по телевизору уже показали этот фильм «Охота за призраком», где я давал интервью. Я ходил давать интервью. Потом у меня в этой камере начались проблемы, но они были внешне сгенерированы и по не зависящим абсолютно от меня обстоятельствам. Потом с высоты опыта и времени и получив дополнительные сведения, я понял, как все это было, откуда дул ветер. Дело в том, что Бутырка — она еще является большой такой соковыжималкой по выдаиванию денег из зэков. Это реальная машина для управляемого рэкета. Все просчитано, отлажено, крутится, смазывается. Эта машина, поскольку она выдает деньги в разных направлениях, она выгодна всем. Операм, ментам, определенной части зэков. Невыгодна только тем жертвам, кто в эту машину попадает.
Как это делается. Криминальному авторитету — тут еще зависит, насколько он честен, насколько он обладает желанием держать криминальный порядок или просто доить деньги… Так вот заходит какой-нибудь зеленый новоприбывший человек. Ему можно сказать: иди сюда, давай знакомиться, я тебе покажу несколько фокусов в карты, на, держи, а умеешь в это играть? После двух часов несложных упражнений ты обыгрываешь его в карты. «Все, теперь ты должен, а если денег нет, зачем карты в руки брал?» Первый вариант. Второй вариант: дают телефон позвонить, в этот момент заходят менты, телефон отбирают. «Все, ты спалил наш телефон, его надо восстановить, звони родственникам, чтобы деньги передали…» На самом деле этот телефон — доходит до того, что менты приносят его через какое-то время, продают обратно за какие-то деньги.
Я понял, что существуют специализированные команды гастролеров по хатам, гастролируют они исключительно с согласия оперов. А от кого зависит, чтобы они из одной хаты снялись и переехали в другую? И с пустого листа доказать, что происходит что-то ненормативное, очень тяжело. Слова должны подтверждаться фактурой, а фактуры нет. И приходится уже на этом уровне, по установленным правилам играть.
