«Что ж ты делаешь… сука…»
…Невозможно… Защититься невозможно… Спастись невозможно… Закричать — невозможно… Остановить все это невозможно… Спасения не будет, это не прекратится, я ничего не могу, я ничего не могу с этим сделать… ничего… не могу… сделать… я не смогу с этим сделать ничего и никогда!..
Кто придумал, что женщина может защититься от насилия?.. Какого подонка надо кинуть сейчас сюда ВМЕСТО МЕНЯ?!
Я была полностью обездвижена, любое мое усилие проваливалось в пустоту, меня просто не было — было только отчаянье. Чужая ярость распластала меня, сдавила тисками, мне вдруг стало по-настоящему страшно. Я смотрела на белое как мел неистовое лицо, мелькавшее перед глазами. Он ведь не пощадит… Мой распоротый, едва заживший, истощенный живот. Я не могу дернуться, не могу даже пошевелиться… Я — ничто… Он меня сейчас здесь убьет. Рванись я посильнее — его не остановит даже мой крик от боли из-за вновь разорванных внутренностей, даже кровь. Я буду подыхать здесь под ним — его это не остановит. Он просто не услышит… Я не могу сопротивляться… Немыслимо даже закричать… Я не могу себя защитить… У него сила маньяка, он меня разорвет, я не могу сделать НИЧЕГО…
«Как же ты не понимаешь?.. Мужик, когда я захочу тебя снять — избавиться от меня будет непросто… Но прошу — не сейчас… Мальчика моего… МАЛЬЧИКА МОЕГО ОБИДЕТЬ НЕ ПОЗВОЛЮ!»
Вы что тут, суки, о…ли?! Я была в ярости: да это полный беспредел! Пацан, мой пацан, там вваливает как проклятый на вашей «революции», на морозе, а в это время… здесь, в тепле, в Бункере, старший… «товарищ по… партии»… его женщину уже чуть ли на куски не порвал?! Не по понятиям живете, «товарищ»!..
Он терзал не меня. Он убивал мою любовь…
Одно я знала точно — и была странно спокойна. Ничего не будет… Ничего… Потому что потом мне здесь не из чего будет застрелиться. Я реально не успею покончить с собой — до прихода… Сережи… Господи, имя его… Но в глаза-то ему… как я после этого в глаза ему взгляну? Нет, это невозможно… И себе я после этого уже не нужна буду. А на фиг?.. Сергей… СС… Где ты там?.. Нормально все. Мальчик, пока я дышу, — все будет нормально. Пока я в сознании, я этой мрази оскорбить ТЕБЯ не позволю…
Мы увидели их одновременно. Инструменты талантливого технаря Электроника, любовно разложенные в Бункере на полке возле кровати. ОН схватился за нож, я — за отвертку…
Отвертка. Почти что — классический нож для колки льда… «Основной инстинкт» отдыхает…
Нож у горла — это нож у горла, нож у горла — это уже реальная тема, а реальная тема — это, черт возьми, греет! Нож у горла — это свобода: по беспределу — так по беспределу! «Мужик, ты где последние три года был?! Тебе никто не говорил, что с незнакомыми людьми себя надо вести ровнее?!»
Оружие в руке оживало. Твою мать! Куда ты лезешь?! ВСЕ ЭТО, все эти поножовщины в моей жизни уже были… Я так хорошо ТОГДА отмазалась, я потом столько лет шифровалась и заметала следы, я уже почти поверила сама, что оставила ВСЕ ЭТО позади и внедрилась-таки в нормальную жизнь, а теперь из-за этой гниды все вдруг разом рухнет: рецидив!..
«Что ж ты делаешь… — Я глазам своим не верила. — Ты на что меня толкаешь?!» Три года выживать в заключении, чудом избавиться от пятнадцатилетнего срока, выйти — и на выходе напороться на перо какой-то левой бабы?! ГОСПОДИ, ЧТО ЗА ЧУШЬ?! ДА НЕ ХОЧУ Я ЭТОГО ДЕЛАТЬ!..
Даже с ножом у моего беспомощного горла он как-то вдруг ослабил натиск. С отверткой в побелевших пальцах, приставленной к его боку, я тяжело смотрела на него: не доводи до греха, дай мне просто уйти…
Марина вошла в комнату. Ей — по гроб жизни…
— …Помоги… — я еле выговорила.
Отвертку я уронила в сапог…
Кто-нибудь еще хочет спросить, почему я не вступаю в НБП?..
Основной инстинкт
Сутки я с оцепенелым ужасом сразу исчезала, стоило ему появиться в пределах видимости.
Через сутки мы подружились…
Не дай Бог попасть вам в Саратов,
Город плахи и топора.
Там, на долгие годы упрятав,
В лагерях вас сгноят мусора…
…Вот она, квинтэссенция соловьиного стиля. Он чеканил каждое слово, рассекая воздух руками так, что должны были оставаться всполохи. Он прямо сейчас прилюдно приговаривал и казнил здесь, в приемной Бункера, этот гнилой мир, слова свистели как плеть, а его ненависть зачитывала приговор. Поэт…
Приведет вас в мусарню Саратов,
Мусора на Централ приведут,
Там поставят к стене враскоряку,
Будут бить, пока всех не забьют.
Кто там был, никогда не забудет
Голод, холод и карцера.
На заказ мусорской судьи судят,
И свидетели все — мусора.
Там битком набиваются хаты,
Что ни день — то поверка и шмон.
А за решкой — все тот же Саратов,
Ночь за ночью снящийся сон.
Не дай бог попасть вам в Саратов,
Там играет в тюрьму детвора.
Весь Саратов — сплошной Мусоратов.
Город плахи и топора!
Поэт. Он на собственных костях спляшет, но произведет фурор.
…Вечер в Бункере после тяжелого дня, полного ментов и арестов, искрился адреналином и самым искренним весельем. Я вдруг с каким-то внутренним холодком поймала себя на том, что посреди всеобщего карнавала начала потихоньку подбираться к Соловью, незаметно сужая круги. Ага, сжимая кольца. Как удав. Как удавка…
Еще немного — и мы уже оживленно болтали. Я очень весело смеялась и смотрела на него исключительно с блеском в глазах…
Хорошего и доброго во всем этом реально не было ничего. Эта жертва, а это была жертва, — она вдруг разом разоблачила себя — и подставилась. За жертвой наблюдал холодный охотничий инстинкт…
— Рысь… Давай потанцуем…
Соловей налил себе целый стакан валокордина, насыпал туда сухой укроп — и лазил с этим пойлом по Бункеру весь вечер. И ему это пойло помогло, человек лицом посветлел, на какое-то время его действительно отпустило…
Я только хмыкнула: «Нормально. Еще немного — и он предложит мне познакомиться…» Я с большим чувством пропела «романс» Лаэртского: «В кузнечный пресс попала птица, и в морду брызнули мне перья…», Соловей, декадент чертов, не выпускал из пальцев сигарету. Так мы в вальсе по Бункеру и кружили. Отморозки…
Я уже откровенно забавлялась, он начинал мне всерьез нравиться.
А уж как мне нравилась ситуация… У меня есть песня, которая так и называется: «ТАНГО СО СМЕРТЬЮ»…
