Греция — Португалия — 1:0
Держать удар… Я смотрела на него, и у меня как-то не оставалось вариантов, чем заниматься в жизни с этим мужчиной.
…А потом я начала коварно по капле запускать ему в душу яд. Рассказывать ему о нем самом. Если делать это осторожно, то вот эти скупо оброненные тобой слова способны постепенно превратиться для человека в мощнейший наркотик… Я могу долго молчать, как будто меня и нет. Но не стоит обольщаться. Однажды все равно проявлюсь. «Право имею»…
— А ты знаешь, что на улице привлекаешь к себе слишком много внимания? Ты очень сильно отличаешься от обычных лохов в толпе. Как будто зверь забрался в город. От тебя разит чем-то чужим, нездешним, и исходит какая-то опасность, как от зверя…
Я бросала слова небрежно, облокотившись на перила и глядя с балкона на Москву. Я была жестоко обижена на него, тогда он меня первый раз выгнал: «Завтра тебя здесь быть не должно». А в результате нашего недолгого общения я к этой фразе потом даже привыкла… Он не допускал меня на большие нацбольские сходки: «Будет много людей, начнутся разговоры, которые тебе не надо слышать. Чем меньше знаешь…» Ладно, здесь я была согласна: меньше знаешь — дольше жизнь…
В тот день была свадьба Тишина, они праздновали где-то на природе. Утром наряженный Соловей сунул мне у метро 500 рублей: «У тебя совсем денег нет? Тебе вообще некуда пойти? — Попробую к родственникам…» И пошел покупать цветы.
А я отправилась восвояси. Перебирая в уме все одиннадцать глаголов-исключений на — ать и — еть, относящихся ко второму спряжению: «Дышать, слышать, смотреть, видеть, ненавидеть, держать, гнать, зависеть, вертеть, обидеть, терпеть…» Первыми на ум пришли: обидеть — ненавидеть. Мне хотелось быть в Москве, и мне надо было быть в Москве. И мне зачем-то очень надо было быть рядом с ним. По крайней мере до тех пор, пока я не пойму, зачем мне это надо… Меня отгоняли, как кошку. И как кошка я все равно снова и снова упрямо возвращалась. С женщиной обращаются не так…
Рассказывали, Соловей вернулся домой довольно рано, в начале ночи, мрачно рухнул в кресло. Потом вдруг подорвался и полчаса — не проронив ни слова — гонялся по квартире за котом нашего «сокамерника» Фомича. С этим лохматым белым пожилым, однажды напавшим на него котом у него были свои давние счеты… Потом он так же молча убрался в свою комнату и завалился спать. Ну и какую из вышеописанных манипуляций я бы помешала ему совершить?..
Я безапелляционно вторглась к нему на следующее утро — счастливая, веселая, дерзкая.
От моего наглого сияющего вида ему стало совсем тошно.
Похмелье у него протекало интересно: хронически не болело ничего. Вот только на душе было невероятно погано. Я ворвалась, полная яростной энергии, бьющей через край. Он с мукой на лице поднял на меня заплывший глаз — и ему стало еще неизмеримо поганей…
Меня пришлось принять как неизбежность. Я не стала объяснять, что просто с утра удачно съездила в свой штаб. Было головокружительное чувство, что наконец-то воздуха глотнула.
Первые дни общения, внимательно приглядываясь к нему, я стерла себя до нуля, проглотила язык, не проявляя себя вообще никак. Я была здесь, чтобы наблюдать за ним. Сейчас же я вернулась стремительная, жесткая, злая — и принялась крушить сложившийся стереотип «пустого места».
На его ослабленный организм посыпались неприятные открытия. Я не только умела говорить. Я еще умела смотреть, видеть, ненавидеть, дышать, гнать, складывать два и два — и в самый неподходящий момент безапелляционно предъявлять результат расчетов. Слышать мои выводы ему было по меньшей мере странно.
— От тебя разит чем-то чужим, нездешним и исходит какая-то опасность, как от зверя…
— Ой, ладно, сказки это все, больная фантазия… — Он страдальчески поплелся за мной на балкон и топтался рядом, не совсем понимая, как со мной теперь общаться. Поглядывал с опаской. — Какие звери, о чем ты вообще?! — Он едва не схватился за «обесточенную» голову.
— Михалыч, ты лучше слушай, что тебе говорят. — Я уже не церемонилась. Я таки доведу свою мысль до его помраченного сознания… — Я тебе говорю, тебя менты срисовывают мгновенно. Тебе опасно по городу ходить. Я своим ощущениям верю. Я всегда права…
А что, я даже в финале футбольного чемпионата «Евро-2004» за Грецию болела. Греция обыграла Португалию со счетом 1:0. Как мы тогда ликовали с нашим «сокамерником» Эвертоном, среди ночи устроив дикие пляски по кухне на съемной нацбольской квартире в Люблине! Впрочем, ликовало полдома на Маршала Кожедуба. Остальные сидели с перекошенными рожами и смотрели на нас с отвращением. Эвертон у них у всех еще и выиграл…
Низкий стиль
И он поверил.
— Катя, мудрая женщина, скажи, почему мне так плохо?
Я ходила с кастрюлями от плиты на балкон, Соловей расслабленно взирал на меня с кресла. Ему надо было еще сделать такой же расслабленный жест рукой: «Скажи мне, кудесник, любимец богов, что сбудется в жизни со мною…» Я мрачно глянула через плечо, переступая неудобный высокий порог, и перехватила за ручку кастрюлю. А и скажу…
— Такое ощущение, что ты сам не позволяешь, чтобы тебе стало хорошо. Не можешь, или не хочешь, или… боишься позволить. Это похоже на затрудненное дыхание (ха, у него действительно был бронхит!). Как будто дышишь не полной грудью, а какими-то урывками. И действуешь, и чувствуешь как-то так же. Там, где можно сделать красиво, шагнуть широко, ты в последний момент одергиваешь себя, спотыкаешься и сбиваешься на какой-то «низкий стиль». И знаешь, — я остановилась с кастрюлей в руках, — это производит какое-то неприятное впечатление, что-то в этом есть мелкое, мелочное, как-то это не слишком достойно. Потому что я знаю, что все может быть широко, на полную, не скупясь. А здесь как будто постоянно пытаются гадость сделать, ущипнуть из-за угла…
Ты хороший, Михалыч…
И он ведь тогда эту тираду целиком схавал. Слова не сказал. Казалось, он услышал именно то, что больше всего хотел. Как будто я подтвердила его собственные мысли. Извращенец. Мазохист. Потом он чуть ли не каждый день устраивался поудобней, устремлял взор в пространство — и то ли требовал, то ли благосклонно позволял:
— Давай, расскажи чего-нибудь…
И, сложив руки на животе, ждал, когда патока, как по команде, опять польется в его изнеженные уши. Меня не надо было уговаривать, у меня всегда в запасе свежая доза тонкого яда. И мне всегда было что рассказать любимому мужчине о любимом мужчине. Наверное, мама так же шептала маленькому и несчастному деспоту, какой он золотой ребенок… Натурально, я отиралась рядом с ним на правах Шахерезады.
Как все-таки забавно он выглядел, когда его взвинченн-онапряженное лицо вдруг вот так, почти нелепо смазывая черты, начинало размягчаться. Как будто оттаивало неравномерными кусками… Я с коварной ухмылкой подбиралась поближе, и кошка опять принималась тянуть лапу к зазевавшейся канарейке.
