Отсидка, кстати,
Не привыкать мне
Пусть время стерто
Да сердце гордо!
…Какая-то девушка робко преподнесла ему белую розу. Ну, Михалыч… Я вспомнила, что татуировка розы с колючей поволокой — это символ как раз политзэков. Соловей шел через обступившую толпу, сияющий, как именинник. Я устремилась к нему.
— Сергей Михалыч!.. — И зашептала на ухо жарко и горячо: — Боже мой… Как шикарно…
Он снова был для меня нестерпимо близким и родным человеком, которому я могла вот так шептать… Опять же — эйфория после собственного выступления, когда из меня разве что искры не сыплются… Сбивайте меня палками, я приземлиться не могу…
Он протянул мне розу:
— Катя, это тебе…
Он куда-то увеялся, я осталась одна с этой умопомрачительной розой Соловья. В полном смятении чувств. Где уже преобладали восторг и надежда…
Я думала, второй волны у этого настигшего меня цунами не будет. Однако при правильном подборе кадров…
Если бы я могла выбирать
…У обоих был слегка загадочный, рассеянно-задумчивый вид. Они шли по залу, но мысли их, казалось, были где-то очень далеко отсюда… Ну почему они так поздно пришли?! Я для кого вообще работаю?!
Они — это Тишин и Голубович.
Нет, я не взвизгнула. Это было безмолвное «Ах!», с которым я шагнула им навстречу. В этот момент я видела уже только его. Тишин окинул взглядом эту недвусмысленно двусмысленную сцену оглушительного немого восторга и вскоре почел за лучшее исчезнуть. Голубович остался пожинать лавры…
— Это ты… А у меня еще мелькнула шальная мысль, что, может быть, ты приедешь…
Я говорила очень тихо, с каким-то едва ли понятным мне самой вопросом вглядываясь в его глаза. Все те же невозможные, смеющиеся фиолетовые глаза… И не думая скрывать своего счастья видеть его. С ним его скрывать не надо…
— Я приехал на суд по Минздраву. Просто чтобы сидеть в зале и смотреть в глаза обвинителю и судье — Циркуну и Ста-шиной. Меня они же засудили…
Я усмехнулась. Голубович в своем репертуаре. «С ледяным, намертво вцепившимся взглядом слишком светлых глаз… А если кто сослепу не понял, он будет пригвожден двумя заточенными льдинами и переживет несколько очень неприятных минут…» Да, пожалуй, он сможет подпортить настроение слугам беззакония. Но и только…
Он вскоре пошел догонять Тишина, чего-то они, чувствуется, всерьез замышляли. И еще не дозамыслили… Я… я не оглянулась вслед, боясь превратиться в соляной столп…
Вот о ком я буду сожалеть, когда это все закончится. Если бы я могла выбирать…
Женщина с ребенком
Выбирать не приходилось. Моей единственной грубой реальностью оставался мой прихвостень. Тишин до глубины души проникся гордым звучанием его статуса: «Грязный Фашистский Прихвостень». Я же только усмехнулась своему фюреру с плохо скрываемым отвращением, когда прихвостень опять начал отчаянно волочь меня на какие-то свои вечные разборки.
— Чувствую себя одинокой женщиной с ребенком…
От ребенка надо было избавляться. От этого ребенка надо было избавляться гораздо раньше — и не мне… Потому что мне и так уже было не смешно. От противоестественного пересечения абсолютно параллельных линий. Этот гной — рядом с Тишиным, с Голубовичем, с Соловьем? Он не достоин дышать с ними одним воздухом. Этот позорный атрибут моей домашней жизни, вдруг вклинившийся в мою лихо закрученную и намертво закрытую от него московскую жизнь. Нет, все, давай, исчезай…
Где-то в узком коридоре я напоролась на Буржуя.
Видеть человека, который просто так меня оскорблял, хотя больше это было похоже на попытку уничтожить, я не могу.
А из него вдруг попер словарный запас…
— Я тогда очень много понял. Ты мне на многое глаза открыла… Ты сильная, мы нуждаемся в тебе. Тут как-то разговор зашел о тебе, кто-то сказал: а чего, мол, Рысь, она даже в партии не состоит. А я ответил: она работала, как все, и ее арестовывали и судили, как всех… Ты хоть ругай нас, но только будь с нами. И сама не сдавайся…
Что он несет? Я слушала его с удовлетворением. Ласточка, пой… Шахерезада живет, пока рассказывает сказки…
Я слушала молча, плотно сжав челюсти, не удостоив его и взглядом. Когда осточертело, проговорила, не поворачивая головы, оборвав на полуслове:
— У тебя деньги есть?
Таким вопросом можно заставить человека надолго замолчать. Он подавился моим «программным заявлением» и усваивал его с очевидным трудом. Мне действительно были нужны деньги. Мне надо было срочно отправить прихвостня домой. И прямо сейчас насшибать где-то необходимую сумму. Буквально из воздуха. Вытряхивать по рублю изо всех буратин, подвернувшихся под руку. Вот так на концерты, блин, и ездим… Расшибусь в лепешку — и других расшибу, но из своих денег я этой сволочи дорогу принципиально оплачивать не буду…
Этот же буратино имел неосторожность подставиться сам. И ему было однозначно дано понять: хочешь индульгенцию — покупай…
— Мне уехать не на что… — обрисовала я масштабы бедствия. А на самом деле — назвала цену за пергамент с печатью: «Пока прощаю»…
Он наскреб какие-то червонцы. Я только скривилась. Он куда-то исчез — и приволок еще. Смотри-ка, а схема-то работает!
Я слегка смилостивилась:
— Спасибо…
— Ты простишь меня?
— Да нормально…
— Надеюсь, это не из-за того, что я денег дал…
Можешь не сомневаться. Спасибо — отдельно, овраг — отдельно… Да, если у тебя больше ничего нет, можешь… Хотя нет, стоп. Всегда нужны «свои» люди. И ты напросился. Теперь будешь «своим» человеком…
Я сунула прихвостню деньги, и он высокомерно отчалил: «Карету мне, карету…» Предварительно успев вдоволь побиться в обязательной истерике по поводу блистательной организации мероприятия: «Сюда я больше не ездец!..» И опалив взглядом Соловья. Я чувствовала себя мамашей, пинками выгоняющей ребенка на улицу, чтобы не мешал общаться с мужчиной…
На самом деле гнать из своей жизни надо обоих. Именно это я потом и сделаю. Когда надоест возиться.
Н-да, я чувствовала себя… Да нормально я себя чувствовала. Как всякий раз, когда выдается случай походить по костям…
Ты со мной?
Заговорщики — Тишин с Голубовичем — сидели в дальней, чуть отделенной от зала, большой комнате. Они даже не разговаривали, но их напряженнейшее звенящее молчание ультразвуком отмело от них весь остальной народ. Я влетела — я по-другому уже не перемещалась — из большого зала и с размаху напоролась на их взгляды и на окружающее их нечто, как на прозрачный лед. Ну, господа, нагнали вы жути, аж мороз по коже…
