Как же ты меня достал…
Все этапы минувшего лета мы теперь прошли за один день. Я взвилась мгновенно, ощетинилась, словно еж. Как же я сыта этими его отставками. Опять все повторяется с начала… Любая следующая капля — для меня уже перебор. Я захлопнулась с треском, как окно на сквозняке.
Да пошел ты. Мог и не говорить… «Это ваше «туда-сюда» — бесит…»
И он свое решение вдруг начал понемногу переигрывать. — Останься здесь еще на два дня, а в среду мы с тобой поговорим…
Я только зло дернула плечом. Ну уж нет, хватит. Избавь меня, пожалуйста, от твоих разговоров. Наговорились… Я не желаю больше ничего с тобой обсуждать. Сыта по горло, ничего нового я не услышу. В еще одной выматывающей душу и ни к чему не ведущей разборке.
…А вот еще два дня поторчать в Москве и пошпионить за героем своего романа — это пожалуйста.
Как же удачно здесь вдруг вступил «сокамерник» Фомич. Настолько в тему, я чуть не прослезилась…
— Катя, ты когда уезжаешь?
Это что, грубый намек? Я обернулась к нему. Очень правильный, сосредоточенный до ощутимой запаренности. Слишком какой-то бесформенный в своем черном свитере, ни намека на стиль. До безумия интеллигентный. И, чувствуется, мужик с таким умом и характером, что ему просто не нужно еще и внешностью подтверждать свой уровень. Не до того. Делами занят… Апокалиптически внимательный и вежливый Фомич обращался ко мне прямо-таки с легкой тревогой на круглом, исполосованном шрамами лице.
…А Бог его знает, когда я теперь уезжаю… Их не поймешь…
А Тишина я, похоже, всерьез озадачила сбором средств на мой отъезд. Так, что он эту озадаченность распространил, чувствуется, на многих. И вот теперь подключился Фомич. Я только пожала плечами. Да ладно, забей, не суетись. Не горит. Я не вот прямо сейчас еду. Как выдадите, так и нормально будет… Но Фомич, видимо, был построен крепко.
— Деньги будут только завтра. Ничего?
И я вдруг просекла, в чем соль всего этого разговора про «завтра». И отмела все мутные договоренности с Соловьем о каких-то призрачных двух днях. И начала увлеченно договариваться с Фомичом о сроках своего отъезда:
— Да, хорошо, завтра нормально будет. Сергей, спасибо…
Озадаченно вертя головой, Соловей в подробностях наблюдал злой спектакль: «Карету мне, карету! Сюда я больше не ездец!»
Фомич кивнул (чуть не написала: «учтиво склонил голову») и медленно растаял в воздухе. А тот, для кого спектакль предназначался, остановил на мне ошалелый взгляд.
— Катя, не уезжай… Останься в Москве…
Надо же, как у него язык не оторвался выговорить такое? Что творится с человеком? Но я уже не в силах угадывать, что там еще пришло ему в голову. При этом я готова всерьез слушаться этого мужчину…
— Хорошо, — проговорила я сдержанным официальным тоном. — Где остаться и на сколько?
Я тебя заставлю изъясняться точнее. Ты мне все подробно сформулируешь, на каких условиях ты вдруг решил со мной общаться. В воздухе ты меня не подвесишь…
Здесь уже он не совсем понял.
— Здесь останься, со мной. А на сколько? Ты же меня знаешь…
Да, скорбно-утвердительно кивнула я. Знаю. Ни ты сам, ни те, кто рядом с тобой, вообще ничего не знают о своем завтрашнем дне. Но мне, видимо, предлагалось пробыть с ним больше двух дней. Как интересно…
Мой холодный вид не сделался ни на градус теплее. Я изобразила жестко-небрежную стервозность, с оскорбленно-отстраненным видом откинувшись в кресле перед телевизором. Меня не слишком-то и касалось все, происходящее со мной и вокруг меня. Я не собиралась быть отходчивой. Не мое амплуа…
Рабство
А Соловей начал совершать совсем уже необъяснимые поступки.
Он ушел в комнату — и вернулся с ворохом фотографий в руках. Разного формата, разной степени потертости, черно-белые и цветные. И везде — одно и то же лицо… Он мельком, издали показал мне их. Я мельком взглянула…
И это — все?
Я недоуменно смотрела в его затылок.
Так это вот из-за этого ты тут развел весь тот сыр-бор со своими бесконечными страданиями?!
Да ну-у…
Мне сразу стало нестерпимо скучно.
Сережа-а… ты меня разочаровал… Не думала, что все окажется настолько банально… Я, если честно, ожидала от тебя каких-то более извилистых ходов. «Ходите узкими путями…» Ты же уперся в первые попавшиеся на пути ворота. И примерз ты к ним, что ли? В жизни не встречала ничего более неоригинального: тупо выбрать в качестве своего родового проклятья единственную эффектную бабу во всей округе, чья эффектность просто бросается в глаза и делает ее здесь главной звездой. Это так тривиально…
Так это ты про нее, что ли, там, в фильме?.. О господи…
А ведь там, в тюрьме, ты ее себе уже просто придумал, насочинял себе невесть что. Она давно стала просто мечтой, навязчивой идеей, плодом воспаленного воображения. Соломинкой, за которую ты цеплялся…
Фотографии еще эти… Да, на них интересно взглянуть один раз. Да, дьявольски красивая. Ну и что? У меня все дьявольское вызывает мгновенное отторжение.
Самая красивая девочка в классе канает только в четырнадцать лет. И то — на расстоянии. Повестись на это всерьез — это самое недалекое, что только можно было придумать. Даже сравнить не с чем.
Это слишком предсказуемо.
И это — сплошная катастрофа…
Нельзя влюбляться во внешность, если это — внешность… профессионального вампира.
Только самоубийца может выбрать себе в качестве идеала палача. У тебя патологическая страсть к самоуничтожению плюс отсутствие способности останавливаться. Ты меры не знаешь. Ни в чем. Никогда. И у тебя тот дефект зрения, который заставляет человека вляпываться в самое большое… В западню. А если поблизости, не дай бог, готовой не оказалось? Другая особенность организма позволит тебе в кратчайшие сроки из любой конфетки сотворить свою собственную. И, только окружив этой «западней» себя со всех сторон, ты будешь по-настоящему счастлив. То есть абсолютно несчастен. И примешься этим несчастьем упиваться. И черта с два кто-нибудь сможет оторвать тебя от наслаждения этим… Западней. У этой страсти тоже есть совершенно научное определение…
Вот у кого монстрофилия. Где логика, где разум?..
Кто знает, у того сейчас забрезжило подозрение… Ну да, все верно, этот мир не меняется. Наталья Медведева тоже невзлюбила предыдущую любовь Эдуарда Лимонова фантастическую красотку Елену Щапову. За то, что поэт достался ей после той с разбитым сердцем. С таким мужчиной очень тяжело…
Вот только я — не она. Мне плевать.
…«Освободись от привязанностей и страстей — и вся Поднебесная утихнет сама собой». Это писал Лао-цзы, Мудрый Старец, две с половиной тысячи лет назад в «Книге о Пути и Силе», сидя на пограничном пункте по пути на Запад, перед тем как покинуть свою Поднебесную. Его посадили писать трактат — вместо заполнения декларации. Чтобы не вывез всю свою мудрость за рубеж. «Воистину, лишь тот не имеет преград, кто не строит их сам»…
