Раз за разом жизнь сводила нас весь следующий год. И я, затаив дыхание, наблюдала за несломленным человеком с покореженной судьбой, сумевшим переломить ход собственной истории в свою пользу. Отвоевавшим себе право на независимость, а потом — и на свободу. А на воле — по наработанному — выбравшим себе лихую стезю борьбы за судьбы людей, оставшихся в заключении. Как перед этим защищал соплеменников в чужой стране… Он создал фонд помощи заключенным. А я все думала: но кто поможет ему самому?..
«Родился в 1972 году в городе Кузнецке Пензенской области, закончил там среднюю школу в рабочем городке, потом переехал в Самару, где закончил Самарский государственный университет по специальности «биолог». После этого служил в армии, сменил массу профессий — от учителя до продавца. В 98-м году, в августе, вступил в Национал-большевистскую партию, организовал практически с нуля в Самаре отделение партии, руководил им до апреля 2000 года, после чего перебрался в Москву, продолжил участвовать в делах партии. За два года до вступления, в 96-м году, я прочитал книгу Лимонова «Дисциплинарный санаторий», которая оказалась созвучна моим мыслям. Хотя в 96-м году я был абсолютно аполитичным, именно эта книга меня со временем привела в НБП.
В ноябре 2000 года нелегально перешел границу Латвии. Там была просто огромная дыра в границе, которой я воспользовался. Транзитный поезд Санкт-Петербург — Калининград, который проходил по территории Латвии, там останавливался на двух станциях. Но чтобы не рисковать и не выходить на станции, спрыгнул на ходу с этого поезда после первой станции. Спрыгнул достаточно неудачно, ударился головой, в отключке пролежал какое-то время. Сильно ушиб плечо. Наутро решил проблему, меня встретили, отвезли в Ригу, и там уже был последний этап подготовки политической акции в защиту ветеранов ВОВ, в защиту прав русскоязычного населения и против вступления Латвии в НАТО.
Сама акция состоялась 17 ноября 2000-го. Я и два моих товарища — Максим Журкин из Самары и Дмитрий Гафаров из Смоленска — поднялись на башню Святого Петра, это один из памятников архитектуры, самых заметных в Латвии. Происходило все это в канун Дня независимости Латвии, 18-го числа праздник. Мы поднялись на эту башню совершенно официально, купив билеты для осмотра Риги с высоты птичьего полета. После этого я продемонстрировал муляж гранаты, чтобы некоторое время никто туда не вошел. Мы вывесили два национал-большевистских флага. Раскидали листовки, как гласит официальная версия. На самом деле — не раскидали, потому что полиция шла у нас по пятам, листовки все были изъяты на обыске, который у нас буквально за спиной происходил. Дело в том, что российская ФСБ предупредила латвийскую полицию безопасности, что национал-большевики готовят какую-то акцию, причем, как они сказали, даже террористическую акцию, хотя акция была самая мирная, ненасильственная. С антифашистскими политическими лозунгами. Таким образом мы удерживали эту башню в течение двух с небольшим часов, вели переговоры с подразделением «Омега» антитеррористическим. «Омега» пошла на договор с нами в том плане, что мы сообщим о целях своей акции российскому посольству, это требование было выполнено, после этого мы совершенно мирно, как бы без всякого сопротивления позволили надеть на себя наручники, спустить нас с этой башни на лифте. Мы никак не закрывались, лифт ходил свободно, единственное — мы сидели на люках в полу, чтобы снизу не ворвались. Командир «Омеги» подъезжал к нам на лифте один, якобы безоружный, для ведения всех переговоров. Оставил нам свой мобильный телефон, которого у нас по стечению обстоятельств не оказалось. Для связи с посольством».
От звонка до… звонка
— Сергей Михал… каким образом тебе удалось скостить себе пятнадцатилетний срок?
— Под этим чудовищным приговором я провел полгода в Рижском централе, после суда в апреле 2001 года. Единственное, мне там удалось с помощью голодовки и связи с русскоязычной прессой добиться человеческих условий содержания. 11 октября 2001 года Верховный суд Латвии переквалифицировал приговор со статьи «терроризм» на «хулиганство». Мне был оставлен срок шесть лет, Журкину — пять, второму моему подельнику Гафарову — один год. После чего я был эта-пирован в Гривскую крытую тюрьму в городе Даугавпилс. Там я провел несколько месяцев, ожидая экстрадирования в Россию. В Россию я выехал 21 июня 2002 года. Мои надежды на скорое освобождение совершенно не сбылись в России. Там я проехал пять тюрем этапом. Этап был долгий и очень тяжелый. Затем я около двух месяцев находился в Самарском централе. На конечной пересылке. Самарский областной суд оставил приговор Верховного суда Латвии без изменения. Просто поменяв номера статей на наш Уголовный кодекс. Единственное, срок сократился до пяти лет, это — максимум по нашей статье, и больше мне оставлять не имели никакого права. После этого 9 декабря 2002 года я был этапирован на Новокуйбышевскую зону под Самарой, УР 65/3, где я провел еще год.
Освободился я 25 ноября 2003 года, своим освобождением я полностью обязан депутату Госдумы Виктору Алкснису, который достаточно жестко поставил перед Генпрокуратурой вопрос о моем освобождении. Формулировка освобождения была «условно-досрочное». После всех моих карцеров, дисциплинарных взысканий я на него совершенно не рассчитывал. Но эти нарушения режима из моего дела неожиданно исчезли. По звонку из Генеральной прокуратуры. И я был освобожден условно-досрочно, не досидев два года в Новокуйбышевском лагере…
Чего я ни разу не услышала от него, так это сожаления о том своем поступке, перевернувшем всю его жизнь. Не отказался он и от партии, отстаивая идеи которой так пострадал. Вот только выдержит ли теперь сама партия слишком независимого умницу-бунтаря? Большой вопрос. Даже собственным соратникам и вождю непримиримый Соловей теперь рискует встать поперек горла. Уже не удивлюсь, если услышу, что из НБП исключили одного из ее легендарнейших героев. Бывает и такое…
Протестуя против своего незаконного…
Никогда не забуду, каким он вышел на волю. Элегантный мертвец в возрасте тридцати одного года, высохший старик со взглядом, устремленным в ад. Я с ужасом смотрела на него. Кто это? В прошлой жизни он был этаким декадентству-ющим поэтом. Этот жесткий, отчаянно непримиримый зэк, у которого в жизни осталась только гордость… Недавно ему попытались было поведать, как кого-то двое суток «ломали в ментовке». В ответ Соловей только ласково улыбнулся:
— Меня три года ломали…
А собирались — пятнадцать…
— Сергей, сколько у тебя было голодовок?
— Шесть. Длились они от пяти дней до двух недель. Обычно мне хватало несколько дней, чтобы администрация пошла на какое-то соглашение со мной. Мой подельник в Риге, Скрипка, Владимир Московцев, голодал сорок пять дней. В общем-то ничего не добился, но его подвиг в Латвии известен.
Первая голодовка была объявлена в феврале 2000 года с требованием прихода российского консула. Российское посольство забыло о своих гражданах, попавших в иностранную тюрьму. После этого начали посещать регулярно.
Вторая голодовка началась в мае 2001 года в Рижской центральной тюрьме, непосредственно после того, как меня осудили на пятнадцать лет по статье «терроризм». Я вторым из заключенных узнал, что в Латвии отменяют продуктовые передачки с воли. Я написал заявление хозяину тюрьмы, в Генеральную прокуратуру Латвии, в Верховный суд Латвии, требовал предоставить мне статус политзаключенного и отменить антиконституционный запрет на передачи. Но Конституционный суд разрешил проблему только через полгода…
