На подносе лежали полдюжины глазированных пончиков Krispy Kreme и стояла маленькая винная бутылка с розой внутри.
«Венецианские пончиковые кольца», – восторженно протянул гондольер.
Мальчик глядел на них, не отрываясь. «На вид очень вкусные», – сказал он.
Гондольер взял один пончик, втянул носом его запах и передал своему маленькому другу. «Они свежие – от силы пара минут из печки», – сказал он.
«Совсем как день», – добавил мальчик. Гондольер воодушевленно покачал головой.
Кроме этого, на подносе было три маленьких чашки – две с черным кофе, а третья – с молоком.
«Это детские чашки?» – спросил мальчик.
«Конечно, – ответил гондольер. – Ведь какими бы взрослыми ни становились сыновья и дочери, они всегда остаются детьми в глазах родителей».
Молли рассмеялась.
После завтрака гондольер подвел Молли и ее сына за руку к краю огромного бассейна, который тянулся под мостами и огибал главную площадь.
На воде бассейна качались в унисон связанные друг с другом лодки странной формы.
«Нам пора возвращаться», – сказала Молли.
«Совершенно верно, Mama, – ответил гондольер, – но одна поездка займет совсем немного времени».
«Теперь пусть Джед дожидается нас», – добавил мальчик.
«Черт», – бросила Молли в сердцах.
«Почему бы и нет?» – спросил гондольер.
«Пошли, Макс», – сказала Молли.
Молли направилась к выходу. Ее сын нехотя поплелся следом. Ему снова хотелось расплакаться, а ноги его горели.
Молли внезапно обернулась: «Вы ничего про нас не знаете».
Гондольер не сдвинулся с места, словно ожидая, что она вернется.
«Все мне известно, Лола», – сказал он без намека на итальянский акцент.
Молли остановилась.
«Почему вы назвали меня этим именем?»
Гондольер посмотрел на свои поношенные туфли.
«Это имя носила моя дочь», – сказал он, пожав плечами.
«Ваша дочь?»
«Да – моя прекрасная дочь. Это было ее имя».
Молли смотрела на него со смесью гнева и жалости.
«Что ж, у меня другое имя».
«Но, может, и нет, – не сдавался гондольер. – Оно могло быть твоим».
«Вы ведь даже не итальянец, ведь так?»
«Мама», – позвал мальчик.
Молли глядела на гондольера, не видя его. Мальчик потянул ее за руку. И в этот момент на нее обрушилась тяжесть реальности того, что в действительности представляла ее жизнь.
На нее нахлынула усталость и тошнота.
Безоблачное небо пересекла стайка птиц, не ведающих ни о чем, кроме своих маленьких жизней.
Мальчик отпустил мамину руку и опустился на корточки.
Его голова свесилась в ладони. Он снял сандалии. На утреннем жарком солнце его ноги снова стали саднить.
Люди обходили их стороной.
Молли нагнулась и поправила его носки с гусеницами.
«Если ты хочешь попасть на гондолу, надень ботинки», – сказала она ему.
На лодочном причале были и другие мужчины, одетые в полосатые рубашки. Они курили и пили кофе из маленьких чашек. Они поднимали руки, приветствуя друг друга, и кивали головой, не улыбаясь.
За пару минут гондольер, Молли и ее сын забрались в лодку. Мальчик сказал, что лодка напомнила ему по форме усы. Он держался за мамину руку. Ему очень хотелось показать ей, что она приняла правильное решение. У рук есть свой язык.
Гондольер встал на корме, словно превратившись в механическую игрушку, которая направляла лодку, отталкиваясь от голубого дна длинным шестом. Все обернулись в их сторону. Карло шел рядом с ними по набережной, наигрывая свое трезвучие.
«Buongiorno!» – приветствовал прохожего гондольер. Японка захлопала в ладоши.
Молли смотрела во все глаза на людей на балконах. Рестораны начали заполняться. Зловещие персонажи, сновавшие мимо них ночью, пропали, и город наполнялся новой жизнью – тихими и добрыми людьми, которые вставали с солнцем и просыпались ночью только для того, чтобы выпить воды.
Когда они добрались до более широкого места канала, гондольер спустился в лодку и открыл крышку кормы, на которой он стоял. Он откинул замок и достал большой ящик из темного дерева. Гондольер поставил его на скамью между кормой и сиденьем изумрудного цвета, на котором прижались друг к другу Молли и ее сын.
«Что это?» – спросил мальчик.
«Сейчас увидишь, дружище».
Гондольер достал из под крышки кормы тонкий, но твердый черный диск и положил его на верх деревянного ящика. Потом он резко крутанул ручку и опустил на диск толстую металлическую трубку с иголкой на конце.
Поначалу Молли и ее сын слышали только шипение. К тому времени, когда по венецианским площадям разнесся сильный золотой голос Энрико Карузо, гондольер уже стоял на своем месте на корме, открывая рот в такт словам песни.
Прохожие собрались у перил моста и хлопали в ладоши. Дети наблюдали в немом изумлении.
Гондольер открывал и закрывал рот в точном соответствии со словами песни. Людям казалось, что он и вправду поет песню сам. Но голос принадлежал тому, кто умер много лет назад.
Молли откинула голову и закрыла глаза. Она никогда не слышала, чтобы мужчина пел с такой страстью. Она обняла одной рукой своего сына и остро почувствовала, что та любовь, о которой она мечтала, сидела рядом с ней в сандалиях и носках с гусеницами.
Песня закончилась, но иголка продолжала бежать по пластинке. Деревяный ящик шипел, когда они вернулись к тому месту, откуда началась их поездка. Гондольер быстрым привычным движением привязал лодку к остальным, стоящим рядком. У него были старые заскорузлые руки, словно две побитые собаки.
Гондольер сел на скамейку рядом с патефоном.
«Еще раз», – попросил мальчик.
Гондольер снова завел машинку. Заслышав шипение, остальные гондольеры обернулись к нему, бросив свои дела. Он гордо встал на корму, прочистил горло и запел.
Пронзительная красота одинокого голоса поднялась от канала к площади, вытягивая людей из кроватей и от плоских телевизоров к перилам их балконов.
Несколько мгновений голос был слышен даже в зале казино – кто-то сложил карты, кто-то поднял голову от стола.
«О чем эта песня?» – прошептал мальчик своей матери.
«Я не знаю», – ответила Молли.
«А я знаю», – сказал мальчик.
Люди на площади захлопали в ладоши.
Когда пришло время прощаться, маленький мальчик не хотел отпускать гондольера. Они слышали, как бьются вместе их сердца.
