Каменный выступ, за которым мы прятались, легонько вздрогнул и, из его поверхности, обращённой внутрь, начали струиться тонкие серые полоски, всем своим видом намекавшие на своё родство с пеленой гиперперехода. Постепенно струйки росли, раздавались в стороны, и, покрутив головой, я убедился, что их порождал не только наш уступ.
Все каменные стены, все, куда только мог дотянуться мой взгляд, исторгали всё ту же дымку, постепенно заволакивавшую пространство над внезапно успокоившимся морем. Полотна тумана стелились над белой гладью, то вздуваясь вверх, то приникая к его поверхности. Они продолжали свой рост, но, когда их края встречались, серая мгла не сливалось в одно целое, наоборот! Кромки полотнищ начинали трепетать, забираться друг на друга, будто между ними шла борьба за место под солнцем.
Встретившись в центре, они забурлили, продолжая свою борьбу, скрутились, спутались между собой и, вспухли пузырём, который, спустя несколько секунд, будучи не в силах удержать их в себе, лопнул, выплёскивая вверх подобие торнадо, над вершиной которого тут же вспыхнула бледно голубая звезда. Её свет был столь резок, что я поспешил отвести взгляд, сберегая зрение.
Камни, словно почуяв, что их задача выполнена, вздрогнули еще раз, прекращая подпитывать собой свои полосы, отчего по тем побежали короткие, судорожные волны, от которых в трепет пришла вся колонна торнадо. Её верхний конец, отливавший сиреневым в свете новой звезды, задрожал и принялся раскачиваться из стороны в сторону, на ходу разворачиваясь, расплетаясь на составлявшие его тело серые канаты, которые, раскрывшись подобно лепесткам цветка, принялись таять в окружающем их пространстве.
Досмотреть этот процесс до конца мне не дал Жвалг — когда стебелёк-торнадо уменьшился вдвое он пихнул меня локтем в бок: — Сэм! Смотри — затмение!
Другой рукой он показывал вверх, на ту, недавно появившуюся звезду — её диск, до этого сверкавший резким, бледно голубым сиянием, вдруг как-то потускнел, свет, исходивший от него стал мягким и даже каким-то тёплым что ли.
Середина нового светила начала темнеть и, действительно, всё происходящее с этой звездой, действительно напоминало затмение, вот только какое-то неправильное, вывернутое наизнанку что ли.
Затемнение диска началось не от края, как у всех нормальных звёзд, чью плоскость пересекает близкий к нам объект, создавая волну тени своим движением. Нет — сейчас он темнел сразу от центра, будто тот, неведомый нам объект или некая планета — будто нечто двигалось от нас к светилу! Я даже головой покрутил, пытаясь отыскать взором причину такого затемнения — безуспешно, разумеется.
Меж тем, центр звёздного диска продолжал темнеть, очертания чего-то, приближавшегося к нему и закрывавшего собой его свет, всё росли, становились всё более и более чёткими, формируя постоянно расширяющийся круг. Он рос, раздвигал свои края, и, соразмерно этому его движению, на кратер опускалась темнота и тишина — я только сейчас заметил, что рокот волн — стих. Сейчас, а не тогда, когда молочные волны стихли, будто разглаженные пронёсшимися над ними серыми полотнищами. Всё вокруг замерло так сильно, как бывает в последние минуты перед восходом, когда, в ожидании рождения нового дня стихают все — и птицы, и насекомые, и люди, обращая свои взоры на восток, где вот-вот должен появиться алый край Солнца, принося нам начало нового дня.
Очередной толчок в бок не позволил мне развить свою мысль дальше.
— Господи… Что это? — вылезший из-за нашего укрытия более чем на половину Док, сейчас поспешно сдавал назад, вжимаясь всем телом в наш камень — поверхность диска, которую, почти всю залила чернота, оставив видимым только узенькую полоску вокруг края, эта чернота сейчас набухала, оживала — будто нечто, спрятанное там, внутри, рвалось наружу, стремясь попасть в этот мир.
Возникший в центре светила нарыв шевелился, раскачивался из стороны в сторону — было видно, как его головка, раскачиваясь из стороны в сторону, перекрывает светящийся поясок по периметру звезды. Вот она дёрнулась вперёд, отступила, словно собираясь с силами и снова рванулась вперёд, да так сильно, что темнота, из которого и состояло тело этого вздутия пошла складками как какая-то материя или плёнка.
Новый рывок и снова — отступление.
Ещё одна попытка.
На сей раз, тёмная материя — называть темнотой то, из чего состоял этот нарыв я больше не мог — слишком уж материальным выглядела эта чёрная плёнка — очередной рывок заставил её края отползти к центру звезды, расширяя светлое колечко по периметру и то, что рвалось из недр диска почувствовало эту слабину.
Я ожидал что она лопнет, пойдёт трещинами, разрушится, уступая напору того, что рвалось с другой стороны, но этого не произошло.
Нарыв, этот вырост, принялся расти вверх, окутываемый облегавшей его плёнкой, которая сползая с поверхности светила открывала всё больше и больше места для света, принявшегося заливать всё вокруг своим сиянием с удвоенной силой.
Прошло ещё совсем немного времени и нечто, сильно напоминавшее огромный палец, набирая скорость, начало движение к застывшей поверхности белого моря. При движении этот палец втягивал в себя — в свой, видимый нам конец, темную плёнку, и она, скользя по его телу, обнажала его бурую поверхность, украшенную одинаковыми плитами более светлого оттенка.
Втянув в себя всю плёнку, червь — а в том, что это был один из тех гигантов, про которых писал Жерг в своём дневнике, я уже не сомневался — червь покрутил своей головой над пустынной гладью моря, словно выискивая кого бы ещё сожрать и, не найдя ничего подходящего, распахнул свою пасть — в других условиях я бы сказал, что он заорал, но — какой крик в пустоте?!
Крутанув головой червяк, замерев на пару секунд, продемонстрировал нам свою, раскрывшуюся на множество треугольных сегментов пасть, в глубине которой отливали воронёным металлом длинные иглы зубов. Или клыков, когтей — у меня нет подходящих слов для описания увиденного. Эти зубья не были неподвижны, как у существ нашего мира — они находились в постоянном движении — сновали взад-вперёд, раскачивались из стороны в сторону — в общем содержимое его пасти, жило своей, независимой от всего прочего, жизнью.
Так и не обнаружив ничего съедобного, червь — прямо как человек, разочарованно покачал головой, и, сомкнув пасть, нырнул в белую гладь, простиравшуюся под ним. Молочная жидкость приняла его без всплеска, словно это было густое масло, а не та вольная стихия, которая всего несколько минут назад яростными волнами обрушивалась на берег, стремясь вырваться на свободу из плена каменных стен.
— Он когда ни будь кончится? — зевнув, Док повернулся ко мне, облокачиваясь спиной о каменный бруствер. Зевать было от чего — уже более пяти минут тело червя скользило от звезды к глади моря и конца этому движению видно не было. Поначалу мы жадно рассматривали движущееся сверху вниз тело, отмечая и указывая друг другу на особо примечательные его части. То на отсутствующую пластину, то — на длинный шрам, полукольцом охватывавший его бок — но и это занятие приелось нам спустя пару минут.
