– Я думала, ты к себе цыганенка какого возьмешь из своего табора.
– А какая разница? Наш украинский даже лучше будет!
Рыжак, по-собачьи преданный Мишке, был готов за него и в огонь, и в воду. Таня даже не знала, как его имя – ведь его называли просто Рыжаком. И вот этот мальчишка выскочил прямо на нее, держа в руках какую-то кожаную папку.
– А Миша в Херсон поехал! – выпалил Рыжак, увидев Таню. Ей всегда казалось, что мальчишка немного ревновал, и теперь в его голосе она отчетливо услышала нотки злорадства.
– Как в Херсон? – удивилась Таня. Она ничего не знала об этом.
– Его из штаба послали! Срочной депешей. Он на вокзале сейчас. Вот, документы важные ему везу.
– Ну, вези. А когда вернется хоть?
– Дня через два-три, не раньше. Он мне вас велел предупредить. Но я после того, как он уедет, хотел.
– А что там в Херсоне, не опасно? – Таня поняла, что Рыжак не собирался выполнять поручение Миши и ее предупреждать.
– Не-а, в штаб местной дивизии сказали депешу отвезти. Вроде как важно.
– Ну ладно, – Таня вошла в калитку, все равно намереваясь идти во флигель.
– А вы куда?
– Во флигель, разумеется. Тебе-то что?
– Так нет Миши!
– А тебе какое дело? – В голосе Тани прозвучала злость. В последнее время этот наглый сопляк раздражал ее все чаще и чаще. – Ты иди, куда шел!
Очевидно, мальчишка понял, что нарываться не следует. Поэтому выскочил в калитку, недобро глянув в сторону Тани.
Она вошла во флигель. Аккуратностью Мишка не отличался – вещи его были разбросаны, на столе валялись куски хлеба, колбасы, стояла тарелка с остатками какой-то засохшей каши, над всем этим возвышалась почти полная бутылка домашнего красного вина… В отличие от всех остальных бандитов, Мишка почти не пил. Позволял себе только немного вина и никогда не прикасался к водке. И Таня тоже с интересом отмечала в нем эту странность. Для криминального мира это было необычным явлением.
План ее был прост. Воспользовавшись отсутствием Мишки, она решила обыскать его жилище, чтобы как можно больше узнать о своем любовнике и, если повезет, о Пауке.
Это было не впервые, когда Таня обыскивала чужие квартиры. А потому она действовала достаточно методично.
Но первая неожиданность постигла ее прямо в спальне – вдруг выяснилось, что у Мишки нет ни писем, ни фотографий, ни документов, ничего, что могло бы хоть как-то пролить свет на его жизнь. Только носильные вещи – не много, но очень хорошего качества. Оружие – два нагана, револьвер с ручкой, отделанной перламутром, сабля, похоже, наградная. Патроны к наганам и почему-то к винтовке. Полевой бинокль. И всё. Таня тщательно обыскала полки в шкафу, ящики комода – абсолютно ничего, словно Мишка старательно скрывал от всех всю свою жизнь!
В гостиной не было ничего интересного, кроме стопки журналов, которые лежали прямо на полу возле стены. Таня задумалась. Отсутствие результата тоже было результатом. Странный обыск принес не ответы, а новые вопросы. Что с ним не так?
Внезапно, подчиняясь какому-то странному порыву, Таня пошла в спальню и отогнула матрас. И сразу поняла, что не зря. Под проволочной сеткой она разглядела небольшую шкатулку. К счастью, та была не заперта. Таня раскрыла ее.
Из шкатулки ей на ладонь выпала фигурка лошади – коричневая, полированная статуэтка, выточенная из красного дерева, невероятно изящная и красивая!
Несмотря на то что лошадка была необычной, вряд ли она представляла собой материальную ценность. Таня с интересом рассматривала эту деревянную фигурку. Было понятно, что лошадка бежит – грива ее развевалась по ветру. От всего силуэта веяло свободой и силой. Почему Мишка хранил ее с такими предосторожностями? Почему – под матрасом кровати?
Таня потрясла шкатулку, внимательно рассмотрела со всех сторон. Не было ни записки, ни таблички. Еще одна загадка. И Таня дала себе слово ее разгадать. Затем она аккуратно вернула шкатулку с лошадкой на место, поправила постель. И быстро ушла из флигеля, чтобы не задерживаться в этом неприятном для себя месте.
* * *
Подводы тянулись по размытой дождем дороге от лимана. Грязь была неимоверной. Чавкая расшатанными колесами в жиже непролазного болота, они двигались медленно, останавливаясь каждые десять минут. Скорость уменьшал тяжелый груз – заполненные доверху мешками и тюками, подводы оседали колесами в расползающейся дороге. Помимо груза в них мест не было, а потому сопровождавшие обоз брели пешком по грязи, несмотря на то, что большинство из них составляли женщины и дети.
В те тяжелые времени люди собирались в обозы и шли все вместе до города, боясь вечных нападений в окрестностях. Банды, дезертиры, уголовники – кого только не было на дорогах, ведущих к крупному городу! Обороняться от них проще было всем скопом. Потому и тянулись в Одессу караваны подвод, сопровождаемые беднейшими жителями сел, которые стремились попасть в город в попытках найти хоть какую-то работу и тем спасти себя и детей от голодной смерти.
В основном это были женщины с детьми и старики, остатки когда-то больших и крупных семей, которые разделила и уничтожила война.
Дети плакали от холода и усталости. Самых маленьких все же старались усадить на верх подвод. Устроившись на грудах тюков, они начинали весело болтать ногами – дети оставались детьми. Обосновавшись, они воспринимали как необычное приключение даже это унылое странствие по бездорожью. И если им время от времени перепадали яблоки или сухари, они оглашали унылые окрестности заливистым детским смехом.
Обоз, как правило, сопровождало несколько вооруженных большевиков. Скидываясь, крестьяне нанимали таких солдат из красных отрядов, расположенных поблизости. Без охраны было никак нельзя – лихих людей могли отпугнуть лишь солдаты с оружием и в форме. Только при виде винтовки грабители убавляли прыть. А так их не смущало ничего – ни убогая одежонка нищих сельских женщин и детей, ни скудные крестьянские пожитки, завернутые в рваные платки, продетые на палку. И лишь при виде оружия грабители могли отступить. А потому без охраны не отправлялся ни один обоз, который должен был без потерь прийти в Одессу.
Старуха с мрачным лицом и косматыми бровями брела вместе со всеми, с трудом переставляя ноги в грязи. Дрожащими старческими пальцами она держалась за ближайшую подводу. Рваный пуховый платок съехал в сторону, обнажая растрепанные седые волосы, похожие на паклю, и огромную бородавку на крючковатом носу. Судя по выражению лица, старуха была злой, и эту злость только усугубляли сложности тяжелой дороги. А между тем вид ее был жалким – таким же, как и у всех остальных, уныло покорившихся своей судьбе и жадно вдыхающих запах тины с лимана, разлитый в воздухе.
– Ты бы села, бабка, с краю, – не выдержал молоденький красноармеец, держащий за узду тощую лошадь, запряженную в подводу, чьи худые ребра выступали сквозь сморщенную, вытертую кожу.
