– Потерплю здесь… – буркнула старуха, затем добавила: – Одесса ведь скоро?
– Да входим уже. Вишь, вон Жевахова гора, – вскинул руку солдат, оказавшийся местным, – а там и Пересыпь недалеко. Вот и будем в городе.
– А чего не за под заставы идем? – Старуха зло зыркнула на него черным глазом.
– Здешняя, что ли? – удивился красноармеец.
– Мабуть, и за то. А мабуть, не до твоего ума дела собака хвостом чесала, – отрезала старуха. – Я за заставу говорю! Где не там идем?
– Так за заставу сплошные патрули, как чиряки до задницы! – встрял в разговор еще один солдат, постарше. – Оно тебе надо? Документы шмонать будут, оно такое. У тебя документы за порядок, или как?
– Или как, – прокомментировал первый солдатик, видя, что старуха сохраняет зловещее молчание, при этом громко хохотнул, и странный смешок неприятно повис в воздухе.
Было ясно, что ни у старухи, ни у всех остальных нет документов, да и откуда им было взяться! Кто стал бы их выдавать в том бедламе, когда за день могли смениться все возможные власти? Даже в городе с документами была напряженка, их перестали выдавать до лучших времен – административная неразбериха, нехватка бумаги, отсутствие новых законов… Что уж говорить о селе, в котором вообще не существовало ничего, коме нищеты, голода и хаоса.
– А ты давно, бабка, в Одессе была? – спросил молоденький солдат, просто, чтобы поддержать разговор – уж очень тоскливо было шагать по разбитой дороге в свете пасмурного, холодного дня.
– До чего тебе? – почему-то насторожилась старуха.
– Так, за просто… Я Одессу страсть как люблю! Никуда бы в жизни от нее не уезжал! Да судьба шо собака – как куснет, так не очухаешься.
– И не уезжал бы, – буркнула старуха, – сам до красных попер. Так за шо сопли разводить?
– Э, ты, бабка, не понимаешь! Если ты выбираешь – тогда могешь до зубов точить, а если за тебя выбирают? Вот ты до кого в Одессу, бабка, идешь?
– До онука. А тебе чего? – заметив, что съехал платок, бабка поправила его, сдвинув на глаза так сильно, что лицо почти все скрылось в тени.
– Да ничего. Странная ты какая-то! – пожал плечами солдатик. – Просто поговорить хочу. Отчего не поговорить с человеком, чтоб скуку прогнать в дороге?
– До онука, – повторила старуха, – в Одессе у меня онук живет. Чай, будет привечать бабку.
– Будет, конечно, – сказал солдат, и вдруг, приподнявшись, присвистнул: – Черт, не повезло! На конников напоролись.
– Что за конники? – спросила старуха, не в силах скрыть дрожащих ноток в голосе, выдающих сильное волнение.
– Да конники, отряд здесь неподалеку стоит… – и, вздохнув, солдат принялся шарить по карманам в поисках пропуска.
Всадники налетели как вихрь, окружили, остановили обоз, рассыпались вдоль подвод. К солдатам подъехал черноволосый молодой красавец, лихо гарцующий на гнедом коне.
– Командир конного отряда Михаил Няга! Предъявить документы, пропуски. Откуда следует обоз?
– Из Вознесенской губернии, – солдат протянул пропуски, выписанные по форме комендантом того села, откуда они вышли.
– Нет больше губерний, товарищ, – строго сказал командир конницы, – были, да все вышли. Революционную субординацию понимать надо!
– Будешь тут понимать… – фыркнул солдат.
– Так, ясно, – командир быстро пробежал глазами пропуск, – пусть все сопровождающие обоз приготовят документы.
В этот момент раздался странный звук. Навалившись на телегу, старуха забилась в судорогах, затряслась всем телом, издавая утробный горловой вой. Глаза ее закатились, а на губах показались белые хлопья пены.
– Падучая! Ложку надо! – выкрикнул солдат, который был постарше.
Откуда ни возьмись появилась ложка. Солдат всунул в рот старухе ручку, чтобы та в припадке не откусила язык. Приступ выглядел страшно.
– В больницу ее надо, – сказал он, – падучая у нее. Надо хоть дойти до города.
Двое солдат приподняли старуху и усадили на край подводы, где, повалившись набок, она продолжила биться в судорогах. А на лице командира конницы появилось отвращение.
– Ладно, проезжайте. Черт с вами! – махнул он рукой. Всадники расступились, пропуская длинную цепь подвод. Дети и женщины с интересом рассматривали новенькую, с иголочки, форму всадников.
Припадок старухи прошел, едва обоз пересек границы Пересыпи. Затихнув, она как мертвая лежала на боку. Веки ее были полузакрыты. Вышли к Балковской. Тут старуха открыла глаза и соскользнула с подводы.
– Здесь выйду. – Выглядела она совершенно нормально, так, будто и не было никакого припадка.
– Да куда ты пойдешь? – вскинулся солдат. – Дай хоть до больницы Еврейской тебя доведу!
– Прошло уже, – и, сунув солдату несколько мелких монет, старуха отделилась от обоза и свернула в ближайший переулок, быстро семеня. Но, едва обоз скрылся из глаз, она задрала полы обтрепанной юбки, под которой оказались новые мужские сапоги, выплюнула кусочек мыла, с помощью которого выдала пену в припадке падучей, и припустила вперед уверенным, быстрым шагом.
В конце переулка стоял черный автомобиль. Старуха постучала в стекло водителя. Оно со скрипом поползло вниз, обнажая улыбчивую физиономию в кепке. При виде старухи мужчина за рулем расхохотался:
– Зайдер! Что за вид!
– Позже ржать будешь, – Мейер Зайдер (а в обличье старухи был именно он) быстро сел на заднее сиденье машины, – давай дуй отсюдова! Умер во мне великий актер. Не своим делом я был занят в жизни.
Автомобиль тронулся с места. Мейер Зайдер снял платок, седой парик, отлепил бородавку с носа и с отвращением снова сплюнул.
– На суку эту прикоцаную наткнулся, не поверишь, – зло сказал он, – на тварь эту, Нягу.
– Они в Херсон едут, – весело ответил шофер, бывший бандит из банды Японца и друг Зайдера, – должны были с вокзала тронуть, а потом дернули конницей.
– Все ты знаешь! – зло огрызнулся Зайдер.
– Так за него цельный город говорит, – пожал плечами бандит, – говорят, шо он за Одессу вернет Котовского, за авторитет. Такие слухи ходят.
– Наше вам здрасьте… Не было беды! – пробормотал Мейер, продолжая переодеваться. Вскоре он вернул себе прежний облик. – И так в город крадучись входить… А еще с этим…
– Тут обмозговать надо. Туча тоже супротив него будет. И многие в Одессе.
– Обмозгуем, – бросил Зайдер, уставившись в окно автомобиля, за которым уже мелькали родные, знакомые улочки окраины Слободки.
Медленно и осторожно автомобиль въехал в низкие кованые ворота и, заурчав, остановился в мощенном камнем дворе. Шофер заглушил двигатель. Кряхтя, Зайдер вылез из машины и остановился перед входом в кособокий одноэтажный дом. Вокруг стояла сплошная пугающая, плотная тишина. Только изредка отдаленный собачий лай пытался ее нарушить и тут же таял в воздухе отдаленным, призрачным воспоминанием.
