Повернувшись, я смотрю на него в лунном свете. Он опять занялся изучением своих шнурков, но я вижу, как он косится на меня уголком глаза. Мой мозг подсовывает мне картинки, на которых он с оскаленными клыками склоняется над рядами белых шей и хватает кроликов в лесу. На этих картинках он одет в плащ с красной подкладкой и фрак с узкими фалдами, а вовсе не в футболку и джинсы, как сейчас.
Я бессознательно подношу руку к шее. Две колотые ранки затянулись рубцами, твердыми и изогнутыми, как крошечные черепашьи панцири. Возможно, мне следует начать волноваться.
— Да, — мрачно произносит Джеймс. — Я правда пью кровь. Но я никогда не буду пить твою кровь. И никогда — кровь кого-то живого. Это слишком опасно. И... ну, ты понимаешь. Неправильно.
Его слова удивляют меня — я не думала, что произнесла что-то вслух. Я смущенно смотрю на него.
— М-м-м... да. Мы можем в некотором роде читать мысли, когда мы близко от человека. Иногда. Время от времени. Нам нужно прикасаться к человеку, если мы хотим проникнуть глубже. Но все это идет рука об руку со стиранием памяти, о котором нам как раз стоит поговорить.
Я знаю, что должна воскликнуть что-то вроде: «Да! Стирание памяти! Объясни, пожалуйста, подробно и в деталях!» Но сейчас я чувствую только, что хотела бы спрятаться под кроватью и оставаться там до самой смерти. Итак, это произошло той первой ночью в его дворе, потом сегодня в столовой, а потом...
— Сейчас, — любезно подсказывает Джеймс.
Я срываюсь с места быстрее, чем кто-либо когда-либо срывался с места, и не останавливаюсь, пока не упираюсь спиной в дверь спальни. Теперь нас разделяет, по меньшей мере, двенадцать футов.
— Ой, да ладно тебе, — говорит он. — Я не обращал внимания ни на что постыдное. Хотя было приятно узнать, что кто-то считает мои руки красивыми. — Уголки его рта начинают подергиваться. — Ну, мои и Дэнни Бауманна.
О господи. Все, что касается Дэнни Бауманна, я надеялась унести с собой в могилу. Впрочем, мои фантазии ограничивались тем, как мы встречаемся на двадцатой встрече выпускников, и он совершенно потрясен моим самообладанием и жизненным опытом, и в итоге я провожу остаток жизни, любуясь им, а потом нас хоронят вместе. Получается, что и при таком раскладе я уношу его с собой в могилу. Что и требовалось доказать.
— Это не смешно, — произношу я, обретя наконец дар речи. — Это вторжение в личное пространство. Прекрати.
— Я бы прекратил, если б мог, — говорит он. — Это просто происходит. Говорят, что, когда становишься старше, можно научиться это контролировать — другие вампиры умеют, — но прошел всего год, и пока что оно только набирает силу. — Он трет глаза с неожиданно усталым видом. — Я рад, что это произошло, потому что нам нужно подумать о том, что произойдет в понедельник. Влад будет ожидать, что ты не помнишь ничего о том, что случилось сегодня в лесу. Если ты выкажешь хоть малейшую толику недоверия, он что-то заподозрит, и я не могу предсказать, что он тогда сделает. Если ты не замечала, — криво усмехается он, — от него можно ожидать чего угодно.
— И что же я должна делать? Не думать?
— Нет. Но, судя по тому, что ты потащилась в лес за четырьмя голодными вампирами, сегодня вечером ты и так не слишком себя этим утруждала.
Я поднимаю палец.
— Ладно. Во-первых, я не знала, что они вампиры — я просто думала, что они участники какого-то странного культа. И во-вторых, — добавляю я, поскольку первый пункт сейчас звучит уже совсем не так разумно, — оскорбления не помогут мне удержать мою шею в целости и сохранности. Серьезно, что я должна делать?
— Есть вещи, которые затрудняют наше восприятие.
— Какие, например?
— Я замечал, что если люди полностью сконцентрированы на чем-то, то я ничего не слышу. Проявляются только бессвязные мысли, которые выбиваются из размеренного потока сознания. — Он останавливается, и какая-то новая эмоция мелькает на его лице. — Ты правда собираешься продолжать прятаться в углу?
— А ты можешь слышать меня отсюда?
— Очень слабо.
— Тогда да, — говорю я. Он, немного насупившись, отводит глаза в сторону. Пусть я не умею читать мысли, но я вижу, что он явно обижен. Я чувствую себя виноватой. Особенно учитывая то, что он сидит здесь и рассказывает все это только затем, чтобы помочь мне не стать десертом Влада.
Зная, что позже я об этом пожалею, я пересекаю комнату и сажусь рядом. Наши колени снова разделяет всего несколько дюймов.
— Ладно, давай потренируемся. Попробуй сказать, о чем я думаю, — говорю я, но он уже, опустив глаза, посматривает на мои ноги.
— Что это? Танцующие изюминки?
— Киты. И я хотела бы сейчас сосредоточиться на советах и рекомендациях по защите сознания от вампиров, а не на моей пижаме.
— Справедливо, — соглашается он и затем наклоняется ближе, так что я вижу зелень его глаз. Меня неожиданно отвлекает его нижняя губа — она по-настоящему красиво очерчена. А вокруг уголков рта у него веснушки. Не помню, чтобы я видела их раньше.
— Это потому, что вряд ли ты так близко смотрела на мой рот, когда нам было восемь, — говорит он.
Я откидываюсь назад.
— Я была не готова!
— Прости. Это не та ситуация, которую можно разыграть на «раз-два-три-поехали!».
Я указываю рукой назад.
— Черт. Просто... отойди вон туда.
— Что?
— Ты говоришь, что должен находиться близко, чтобы что-то услышать. А поскольку я все-таки смогу заметить, как Влад приближается ко мне, у меня будет, по меньшей мере, две-три секунды на то, чтобы начать концентрироваться. Так что отойди к книжному шкафу и потом приближайся ко мне. — Видя, что он не двигается с места, я добавляю: — Можешь начинать прямо сейчас.
Он неохотно встает и переходит к дальней стене, а я начинаю размышлять, на чем бы мне сосредоточиться. Я могу выбрать любую тему вроде погоды или почему я ненавижу слово «острый», но это еще не значит, что я смогу спрятать свои мысли, когда это будет действительно необходимо.
Я вскакиваю на ноги, и он начинает приближаться. Я закрываю глаза и пытаюсь сосредоточиться на тех вещах, которые я никогда ни за что не произнесла бы вслух: «Джеймс, то, что теперь твой любимый напиток — кровь, не беспокоит меня даже вполовину так сильно, как должно беспокоить. А еще ты стал по-настоящему симпатичным».
Открыв глаза, я вижу перед собой его подбородок. Джеймс глядит на меня с настойчивым вниманием и еще чем-то, чего я не могу определить.
— Сработало, — говорит он через пару мгновений. — Ничего, кроме неясных помех.
— Правда?
— Ага. Абсолютно пусто. О чем ты думала?
— Э-э-э... так, о всяких глупостях, — отвечаю я, глядя на него снизу вверх. Когда он успел стать таким высоким?
