Он с легкостью поставил меня на подоконник и взобрался на него сам. Спрыгнул на пол и хотел подхватить меня на руки, но я успела спрыгнуть. В комнате было темно, но мы видели друг друга во вспышках света за окном — вымокшие насквозь и счастливые.
— Мы уже так бежали когда-то, — сказал Вадим. — Помнишь?
Я кивнула, не очень понимая, что он имеет в виду.
— Помнишь, что было потом?
— Нет.
— Я взял тебя на руки. И нес до священного дерева. Огромный дуб. Влюбленные привязывали к нему разноцветные ленточки на счастье. Мы укрылись под его ветвями. И я любил тебя. А ты любила меня.
— Это просто фантазия, Вадим, — покачала головой я. — Или сон.
— Ага. Игра разума, как ты любишь выражаться. Но я помню. Помню так ясно, словно это было вчера.
Я хотела возразить, но делать этого не пришлось. Вадим бросился в ванную, вернулся оттуда закутанный в полотенце, второе полотенце протянув мне.
— Твою смерть я тоже помню, — спокойно сказал он, и у меня перехватило дыхание от его слов. — Я помню, как разбивал в кровь кулаки, молотя ими по камням, как выл, стиснув зубы, а потом проклинал всех богов. Я просил тебя вернуться, но ты не слышала. Ничего страшнее этого я в своей жизни припомнить не могу.
Я хотела повторить, что это сон или воспоминание, внушенное ему Бергманом или придуманное им самим. Но Вадим вдруг резко сменил тему:
— Ты среди ночи к маяку отправилась?
— Ты тоже видел свет? — сказала я.
— Свет? Увидеть свет маяка можно лишь при одном условии: если он когда-нибудь начнет работать. Маловероятно, что фонарь сохранился. К тому же, учитывая расположение маяка, увидеть можно не свет, а отблеск. Тебе ведь прекрасно известно: отсюда маяк не виден. Если ты имеешь в виду свет фонарика, о котором рассказал мальчишка, то это совсем невероятно. Слишком большое расстояние. — Он помолчал немного и спросил: — Ты что-то почувствовала?
— Я просто увидела свет…
— Ага, — кивнул Вадим, выждав время. Но было ясно, что он мне не поверил.
— Вадим, я действительно решила, что это свет фонаря…
— И бросилась ночью, в грозу, одна проверять, кто там на маяке?
— Сейчас это звучит ужасно глупо, но… именно так.
Я села на подоконник и теперь разглядывала свои руки, странно белые в темноте.
— Что ты от меня скрываешь? — спросил он.
— Спятил?! Мне нечего скрывать.
— Сомневаюсь, — он подошел к холодильнику, достал бутылку воды и залпом выпил, стоя ко мне спиной.
— Он позвал, и ты побежала? — спросил едва слышно.
— Кто он?
— Вот и я думаю — кто? — поставив пустую бутылку на стол, он лег в постель, сбросил полотенце и демонстративно отвернулся.
Его слова вызвали шок. Я хотела, чтобы он немедленно объяснил, что имел в виду, но страх пересилил. Страх проговориться. Хотя почему бы не сказать Вадиму правду? О письме, о моих безумных надеждах, что Бергман жив?
Потому что Максимильян велел молчать.
Я отправилась в ванную, переоделась, но не легла, а еще долго сидела возле окна. Ничего похожего на лучик света я больше не видела и прекрасно понимала: Вадим прав, только отсвет большого фонаря на маяке мог быть виден здесь. Все остальное — мои фантазии.
Вадим сказал: «Он позвал…» А что, если это действительно был зов? И тело действовало, повинуясь ему, пока разум молчал? Чушь собачья. Я скатываюсь в мистику, как горький пьяница в запой! И в тот момент, когда я смогла убедить себя в этом, вдруг явилось острое желание сейчас же идти к маяку. Я почти физически ощущала этот зов, точно маяк вдруг обзавелся руками и протягивал их ко мне.
— Это кончится смирительной рубашкой, — буркнула я и пошла спать.
К утру дождь стих, но небо обложило тучами, сквозь которые не смог пробиться ни один лучик света. Заметно похолодало. Сыро, темно, уныло. В такую погоду от природы хочется бежать сломя голову.
— Не вижу повода и дальше торчать здесь, — сказал Вадим, бреясь в ванной. — Понадобится — вернемся. К тому же, останься мы здесь в такую погоду, это скорее вызовет подозрения.
— Тогда я собираю вещи, — кивнула я.
После завтрака, предупредив хозяйку о нашем отъезде, Вадим вынес чемоданы из номера, положил их в машину и отправился отдавать ключ от номера Софье.
Я слышала, как они весело болтают в холле, и в машину садиться не спешила. Даже немного прошлась и вскоре заметила Пырьева. Он бодро вышагивал по тропинке, вероятно, возвращался с прогулки. Удочек при нем не было.
— Доброе утро, Леночка, — приветствовал он меня. — Решили пройтись в одиночестве?
— Жду Вадима. Мы уезжаем, — ответила я.
— Да, погода не располагает к отдыху на природе, — хохотнул он.
— А вы уезжать не собираетесь?
— Нет. Для рыбалки тучи не помеха. Признаться, жару я не люблю.
— Ну, тогда мы, возможно, еще увидимся. Если погода наладится, мы вернемся.
— Непременно увидимся.
В этот момент появился Вадим.
— Поехали? — спросил он и повернулся к Пырьеву: — Счастливо оставаться.
Дверь нам открыла Лионелла. Лицо, как всегда, непроницаемо. Оставалось лишь гадать, что она испытывает сейчас, когда Максимильяна с нами не стало. Разговоры на эту тему она не приветствовала, да и я к ним не стремилась, подозревая, что ее боль куда больше моей. В общем, каждый из нас, как мог, справлялся с бедой в одиночку.
— Поэт в своей комнате, — сообщила она.
Димка спускался нам навстречу по лестнице. Должно быть, в тишине дома наши голоса звучали громко.
— Привет, — сказал он, внимательно к нам приглядываясь.
— Обед в обычное время, — сообщила Лионелла и удалилась на кухню.
— Черт, — выругался Вадим. — Почему в ее присутствии я вечно чувствую себя виноватым, как нашкодивший пацан?
— Идемте в кабинет, — предложил Димка. — Рассказывайте свои новости, а я расскажу свои.
Мы устроились на привычных местах, остро ощущая отсутствие Максимильяна. Его пустующее кресло за столом приковывало взгляд.
— Может, нам сесть как-то по-другому? — откашлявшись, предложил Димка.
— А что изменится? — усмехнулся Воин, и я мысленно с ним согласилась.
Я предпочла, чтобы Димке обо всем рассказывал он, и теперь слушала отчет Волошина, по-военному краткий и точный. Он не упустил ни одной детали, но при этом лишнего слова не сказал.
Вадим замолчал, Соколов кивнул, точно соглашаясь, и заговорил сам:
— Я проверил звонки Зиновьева, за последний месяц он довольно часто звонил по одному номеру. И это при том, что были дни, когда звонков не было вовсе. То есть общительным старичком его не назовешь.
