— Наверное.
— То есть ты сомневаешься? Я думал, ты успела разобраться в своих пристрастиях.
— Мне это никогда особо не удавалось.
— Ага, — он подошел к стене, привалился к ней плечом. — На всякий случай спишь с обоими? По очереди или втроем?
— Зависит от настроения.
Он хохотнул, но взгляд был внимательный и по-прежнему настороженный.
— Значит, ты веришь, что он жив.
— Верить и хотеть верить — не совсем одно и то же. Точнее, совсем не одно и то же.
— Ты стала говорить как он.
— Вы часто втречались?
— Чаще, чем мне бы того хотелось.
— Зачем тебе понадобился этот маяк? — спросила я, оглядываясь.
— Мне? — вроде бы удивился он. — Я заметил, что у тебя к нему странная привязанность.
— Хочешь сказать, что следил за нами?
— Вы искали встречи со мной, считай это ответной любезностью.
— Я бы на твоем месте нашла дыру поглубже. Мои друзья считают, что ты им сильно задолжал.
— А ты?
— Я тоже так считаю. В отличие от них, для меня убийство — табу. Но для тебя, так и быть, я сделаю исключение.
— Очень больно? — вдруг спросил он.
— Что? — не поняла я.
— Спрашиваю, как ты себя чувствуешь? Уверен, хреново.
— Главное, чтобы у тебя на душе потеплело, — усмехнулась я.
— Не одна ты читаешь в чужих душах, — пожал плечами он. — Я тоже умею.
Он шагнул ко мне, я сказала:
— Стой где стоишь.
Но он не послушал меня, сделал еще шаг, и я ударила его. Наотмашь, собрав все силы. Он дернул головой, но упрямо шагнул вперед, и я опять ударила. Я била его по лицу, красивому и такому ненавистному, а он молчал и даже не поморщился, как будто не чувствовал боли. А моя рука уже ныла, отказываясь повиноваться. Слезы жгли мне щеки, и я презирала себя за это, презирала свою слабость.
Он положил ладонь мне на затылок, наклонился, прижимаясь лбом к моему лбу. Так мы и стояли, замерев, не в силах шелохнуться, не в силах оторваться друг от друга. И тут я почувствовала его, почувствовала, потому что он позволил себе открыться. И я испуганно отшатнулась, потому что моя боль была ничто в сравнении с его болью.
— Объясни мне, — пробормотала я. — Ради бога, объясни мне, кто мы и почему делаем все это?
Но он не дал мне договорить, стиснул руки на моих плечах и поцеловал. И все же я решила во что бы то ни стало получить ответ. И оттолкнула его. Он вскинул голову и вдруг засмеялся.
— Ну конечно, — сказал зло. — Кто бы сомневался…
Я не поняла, о чем он, пока не сообразила: он смотрит куда-то за мою спину. Резко повернулась — и увидела Бергмана.
Максимильян стоял у выхода на лестницу, в белой приталенной рубашке, черных джинсах и рыжих мокасинах. Живее всех живых. Щеголь на отдыхе. В тот момент это почему-то особенно взбесило. Мое отчаяние, тоска по нему, надежда, в которой я самой себе не решалась признаться, — все это гроша ломаного не стоило!
— Извините, если помешал, — сказал Бергман с вежливой улыбкой, которая мою злость лишь увеличила.
— Да что ты, я так рада, — съязвила я. — Приятно быть тебе полезной. Ты использовал меня в качестве наживки?
— Если не возражаешь, мы обсудим это позднее, — мягко произнес Бергман.
Я не сомневалась: мои слова кажутся ему полной ерундой, на которые не стоит обращать внимание.
— А сейчас я хотел бы поговорить с твоим другом.
— Он мне не друг. Так же, как и ты.
Я направилась к двери, торопясь поскорее уйти. В тот момент эти двое вызывали у меня жуткую неприязнь.
— Я думаю, нам есть что обсудить, — услышала я за спиной голос Бергмана, но обращался он не ко мне.
— Сомневаюсь… Но уж если мы встретились, можешь начинать…
Я с силой захлопнула дверь и бросилась к калитке, спеша оказаться как можно дальше от этого места и этой парочки. Бергман хотел, чтобы эта встреча состоялась, и он своего добился. Впрочем, какие могли быть сомнения? Он использовал меня, будучи уверенным, что Клим появится там, где появлюсь я. Я-то в этом уверена не была, а он был. Клим решит, что я в очередной раз заманила его в ловушку, хотя я понятия не имела… Впрочем, пусть думает, что хочет. Мне нет до него дела. Как нет дела и до Бергмана.
И только уже подходя к дому Зиновьева, я вдруг испуганно подумала: чем закончится эта встреча? И бросилась в свою комнату, чтобы увидеть маяк. Само собой, я его увидела. В трепещущем от зноя воздухе он словно парил, ослепительно-белый на солнце и при этом странно зловещий. Но отсюда я даже не могла бы разглядеть, закрыта дверь или нет. И вряд ли бы заметила людей, одного или обоих.
Я повалилась в кресло и достала мобильный. Позвонить Поэту и Воину? С радостной вестью, что Бергман жив? Оттого мой голос звенит от злости? Нет, пусть Бергман с ними сам объясняется, поведает о своем чудесном воскрешении… Значит, все это нужно было для того, чтобы встреча с Климом наконец состоялась. В прошлый раз Джокер клялся, что не попытается его убить. А что будет теперь? Он всегда твердил, будто от моего выбора многое зависит, и выставил меня дурой. Женщина должна знать свое место. Вот что он думает на самом деле, и не важно, что говорят.
Прошло часа два, злость все еще не отпускала, но теперь рядом с ней прочно обосновалось беспокойство.
— Черт… — бормотала я. — Они могли бы позвонить. Кто-то из них. А лучше оба. Чтобы я знала, что мне не придется хоронить их взаправду.
Разумеется, никто не позвонил, вряд ли им пришла в голову эта мысль. Зато вернулся Вадим.
— Лена! — крикнул он, входя в холл, я поспешила ему навстречу. — Что у нас с ужином? — спросил весело.
— Приглашаю тебя в ресторан, — ответила я.
Я все еще держала под рукой мобильный, хотя уже было ясно, что утруждаю себя напрасно.
В ресторан мы действительно пошли, и уже там, ожидая, когда принесут заказ, Вадим спросил:
— Может, шепнешь по секрету, что произошло?
— Что, по-твоему, могло произойти?
Он пожал плечами.
— Теряюсь в догадках. Но вид у тебя такой, точно кто-то из нас развязал третью мировую, не спросив твоего разрешения.
— Я страдала от скуки и злилась на тебя за то, что ты меня оставил.
— Одно твое слово, милая, — усмехнулся он, — и мы всегда будем вместе. Кстати, ты так и не спросила, был ли толк в моей поездке, из-за которой мне и пришлось оставить тебя одну.
— Ну и как? — досадуя на свой промах, сказала я.
— Пырьев чувствует себя вполне нормально, из реанимации его перевели в палату. Ему уже пора требовать к себе следователя, чтобы наказать злодея, едва не лишившего его жизни, причем особо изощренным способом.
