Султан поджег город в четырех местах, и последняя христианская твердыня в Палестине быстро превратилась в дымящиеся обезлюдевшие руины».
Сарацины принялись вершить расправу. Пленников оказалось столько, что, по свидетельству исследователей, цена девочки на дамасском рынке вскоре упала до одной драхмы, а «многие женщины и дети навсегда исчезли в гаремах мамлюкских эмиров»…
Сразу же после того, как стало известно о падении Акры, сдался Тир – без боя. Капитулировали Сидон и Бейрут. Атлит, или Замок Пилигримов, был оставлен гарнизоном в начале августа и перешел в руки мусульман, будучи так ни разу и не взятым ими… Сдалась и Тортоза. Так закончилась история крестоносцев на Святой земле; история могущества и поражений, гордости и слез, подвигов и позора. Иерусалимское королевство перестало существовать. Рыцарям пришлось покинуть эти места – навсегда. Султан-победитель повелел уничтожить все крепости на побережье, чтобы христиане никогда более не смогли им завладеть.
…Людольф Садхеймский, немецкий священник, писал, что около 1340 года, совершая паломничество в Святую землю, он встретил на берегу Мертвого моря двух стариков. Он заговорил с ними. Оказалось, что это – бывшие тамплиеры, рыцари из Бургундии и Тулузы, захваченные в плен при падении Акры. С той поры жили они в горах, оторванные от мира. Женились, обзавелись детьми. Они и слыхом не слыхивали о том, что орден Храма был распущен, а его последний великий магистр сожжен на костре как еретик… Как в том анекдоте про старого партизана: «А что, милок, война уже кончилась? А я до сих пор поезда под откос пускаю…»
Вскоре бывшие тамплиеры были репатриированы вместе с семьями на родину. Оба были с почетом приняты его святейшеством и провели остаток жизни при его дворе – в дань уважения перед героями, которым так и не суждено было отстоять свой последний оплот на Святой земле…
Битва Золотых шпор
«…Они радовались и волновались, ревя подобно львам…»
Церковь Богоматери бельгийского города Куртрейка похожа на большинство готических храмов Европы. Остроконечный шпиль, яркая капелла и роспись стен, цветные витражи. У алтаря – полотно Ван Дейка «Вознесение на крест», а позади страшноватые средневековые скульптуры. Когда-то именно сюда принесли верные сыны Фландрии позолоченные шпоры, снятые с убитых французских рыцарей, чтобы развесить их по всей церкви. С той поры битву, победой в которой по праву гордятся бельгийцы, так и называют – Битва Золотых шпор. Под узорчатым полом собора расположена фамильная усыпальница графов Фландрии. На снимке, словно просвечивающем пол насквозь, – груда обточенных временем скелетов. Здесь, в этом подобии братской могилы, они нашли своей упокоение. А вот после того славного сражения по всему полю валялись изуродованные голые трупы. Победители сдирали с них дорогие доспехи, одежду, украшения, забирали щиты, мечи и шлемы. Под горячую руку грабили и своих – наверное, поэтому, обобрав погибших, фламандцы покинули поле битвы, не потрудившись предать земле никого: ни французов, ни даже собственных сограждан. В конце концов, глядя на покойника без одежды, не так уж просто решить, свой он или чужой…
Погребен в соседнем монастыре был лишь командующий вражеской армией Робер д’Артуа – и то, по французской версии, это было делом рук ангелов, а не фламандцев. Впрочем, за что им было любить французов? После того как Филипп IV Красивый захватил графство Фландрское, эта земля превратилась в одну из королевских провинций. Уходя, Филипп оставил наместником Жака де Шатийона. Его немудрящее правление привело к тому, что, как напишет Анри Пиренн, «озлобление народной партии дошло до последних пределов. Она увидела, что результатом французского завоевания было лишь усиление в городах господства патрициев, а в сельских местностях – господства рыцарей». То, что видный историк называет «народной партией», – старая добрая городская коммуна, цеховая «вольница». Каждый из цехов – этих «очагов средневековой демократии» – обычно охватывал собой целую улицу. Эдакое государство в государстве: знамя, казна, законы – все как в настоящей стране. Впрочем, «цеховики» пошли дальше – они даже одевались зачастую в одежду одного цвета (скажем, красного или сине-зеленого), нарушая строгий дресскод лишь по случаю праздников или похорон. За бегство с поля боя могли изгнать, зато, если храбрец погибал, цех обязательно брал на себя заботу о его семье…
Разумеется, жителям этого «города мастеров» (а точнее, целого графства) не пришелся по вкусу новый наместник. Помните, как в детском мультике про Робин Гуда алчный принц Джон потирает лапы: «Налоги, мои любимые налоги!..» Вот и де Шатийон, следуя приказу вечно нуждающегося в деньгах короля, обложил ремесленников дополнительной данью. Чаша переполнилась – и в мае 1302 года в Брюгге вспыхнул антифранцузский мятеж. Питер де Конинк, предводитель цеха ткачей, и Иоанн Брейдель, «старейшина» мясников, возглавили восстание. Когда 17 мая к городу подошел отряд французов, его жители сделали вид, что дико напуганы. Едва завидев людей де Шатийона, они открыли ворота и разошлись по домам. Никого из вождей мятежа в городе не оказалось. Они появились лишь на рассвете – как черт из табакерки – и организовали такое избиение потерявших всякую бдительность французов, что, по свидетельству хронистов, в то утро было убито три тысячи человек. Другие, впрочем, определяют количество жертв в три сотни – но даже это число позволило бы «лягушатникам» воспылать жаждой праведной мести за «Брюггскую заутреню». Тем более что сами фламандцы тут же цинично окрестили ее «Доброй пятницей».
Шатийону удалось укрыться в Куртрэ – так на французский манер назывался тогда Куртрейк. А старейшины Брюгге обратились к фламандским городам с пламенным призывом о помощи. Отозвались все – кроме Гента, старейшины которого остались верны Филиппу Красивому. Впрочем, и оттуда прибыл отряд добровольцев в семьсот человек. Сам Брюгге выставил 3000 ополченцев, вольный округ Брюгге и прибрежная Фландрия – 2500, Восточная Фландрия – 2500, Ипр – около пятисот. Около девяти тысяч воинов – целая армия! Возглавили ее Гийом де Жюлье и его дядя Ги Намюрский, внук и младший сын Ги де Дампьера, графа Фландрского, который томился в заключении во Франции. Главнокомандующим противника был назначен Робер II Добрый, граф д’Артуа, внук Людовика VIII.
В начале июля обе армии сошлись под Куртрэ. Впрочем, «сошлись» – пожалуй, слишком громкое слово. Мелкие стычки между войсками три дня не могли перерасти в настоящее сражение. Если верить «Гентским анналам», французы изрядно порезвились в окрестностях Куртрэ. Как водится, они не щадили ни женщин, ни детей, ни сирых, ни убогих, грабили дома и уродовали статуи святых, чтобы «показать свою жестокость и устрашить фламандцев». Ответом было лишь «еще большее возмущение, гнев и боевая отвага». Фламандская пехота так и не позволила неприятелю навести мост через реку Лис, и блестящая идея Артуа атаковать с тыла провалилась. Впрочем, это была всего лишь одна из попыток французов «прощупать» позиции городской «черни». Говорят, граф даже заплатил некоему Пьеру л’Орриблю (то бишь Пьеру Ужасному) целых 13 ливров 10 су 10 денье за план фламандских оборонительных рвов, которых те успели нарыть изрядно. Фламандский пехотинец за эти деньги вполне мог экипировать себя приличной кольчугой с капюшоном – а панцирь из железных пластин и вовсе обходился в 1 ливр. К слову сказать, почти все войско фламандцев состояло из тяжелой пехоты – рыцари-дворяне по большей части благоволили Франции. Те же, кто примкнул к повстанцам (по разным источникам таковых было от тридцати человек до нескольких сотен), тоже спешились и встали в фалангу. Перед ней рассеялись стрелки.
