В эзотерической доктрине не существует «места», которое соответствовало бы нашему представлению об аде; «Авичи», буддистский эквивалент нашего ада, – это состояние или положение, а не местность. Согласно этому учению, величайшая из всех преисподняя – это Мьялба, наша земля. Бальзак писал свои книги на основе личных от нее впечатлений. Покидая Луи в школе, он расстается с ангелом, которого пытался вскормить. Он больше не видит Луи и ничего не слышит о нем до тех пор, пока случай не сводит его с дядей юноши, направляющимся в Блуа. Рассказ о борьбе Ламбера, его разочарованиях и бедах в том виде, в каком он передает их в длинном письме из Парижа, – это описание адских мук. Пройдя через это испытание огнем, Бальзак очищен только частично: он так и не принял полностью мудрость высшего испытания. Его колоссальная деятельность литератора – это только оборотная сторона немого оцепенения, в котором сидит или стоит его двойник, не пошевеливший ни одним перышком. Оцепенение и активность – два лица одной и той же болезни: активность исходит лишь от существа, центр которого пребывает в покое. Для Бальзака, так же как для всего современного мира, мечта торжествует над разумом, мечтатель умирает от истощения в лихорадочном сне бессмысленной деятельности. Творец писал в мире воображения, но он жил в мире вещей, среди кошмара безделушек.
В «Серафите», воспевая сведенборговскую теорию ангелов, Бальзак «странно умилен» выражением «есть одинокие ангелы»; он, по-видимому, придает этой фразе особое значение. Это еще более подчеркивается, когда чуть ниже он замечает: «По Сведенборгу, Бог не создал Ангелов специально, среди них нет ни одного, кто не был бы человеком на земле. Таким образом, земля – рассадник для неба. Следовательно, Ангелы не являются Ангелами для самих себя; они преображаются через внутреннее соединение с Богом, и Бог никогда не отказывает им в этом; Божья суть никогда не бывает отрицательной, она бесконечно активна». Известно, что к тридцати годам Бальзак наконец отчасти уловил смысл страдания. Как писатель, он выбрал путь отречения, что, хотя и не полностью, помогло ему принять ад, то есть земную жизнь человека-гения. Земные пути не изменились, изменился по прошествии лет после юности, описанной им в «Луи Ламбере», сам Бальзак. Принимая на себя роль писателя, какой бы она ни была горькой, он смог выработать частичное решение для своей судьбы. Когда в повествовании он возвращается, как однажды обещал, к Луи, то обнаруживает ангельское существо, потерянное для мира. Единое «я», из которого он вылепил художника, смотрит назад на разделенное «я», каким он был прежде. Ангельский юноша поглощен сном и иллюзией; воин, который сражался с миром и по-своему восторжествовал над ним, видит в Луи только пустую оболочку своего юношеского «я». Человек, хотевший остаться чистым и незапятнанным, обращен в прах; его вернули на землю, то есть в ад, лишили света и великолепия живой души. Родéн, пытаясь воплотить этот конфликт в камне и тем обессмертить, дал красноречивую форму и выражение антагонизму, с прочностью Сфинкса засевшему в Бальзаке. В грубо обработанной форме тяжелой земли с заключенной в нем душой писателя сыграна буддистская драма Желания в манере, какой мы не находим ни у одного другого европейского художника.
Человеком, которому Бальзак был бесконечно обязан пониманием Мира Желания, был Луи Клод Сен-Мартен, «le philosophe inconnu»
[155], чьи идеи, согласно Курциусу, он смело перенял. Бальзак был тем «Человеком Желания», о котором писал Сен-Мартен. Философская система последнего, производная от закона чисел Мартинеса де Паскуалиса, откровений Сведенборга и видений Якоба Бёме, по сути, основывается на мысли о том, что человек всегда может обрести единство в себе. Следующий короткий комментарий к этому учению поможет охарактеризовать то, как относятся теории Бальзака к философии Сен-Мартена…
«Согласно Сен-Мартену, человек обратился к другому свету, чем тот, высшим проявлением которого он был призван служить, и материя была рождена из Падения; потому что Бог создал материю, дабы предотвратить исчезновение человека в бездне и дать ему мир, в котором у него оставались бы шансы для искупления. В настоящем положении человек сохраняет следы своей первоначальной судьбы и смутные воспоминания о Золотом веке, примитивном рае. Если человек будет повиноваться внутренним знакам, которые даны ему, и опустится в самом себе до такого уровня, что сможет при помощи духовной магии овладеть зачатками, заложенными в душе, он обретет свое возрождение в Боге, но в то же время восстановит всю вселенную в ее первоначальном единстве. Только человек, мастер Падения, сможет стать строителем примирения, спасителем Природы. Он есть „существо, призванное продолжить Бога там, где Бог более не ведом Сам по Себе… Он продолжает Его в серии проявлений и эманаций, потому что там Бог должен быть явлен образами и представителями“. Если Человек Желания жаждет гармонии и единства, то это потому, что он сохраняет в себе упомянутые выше следы, ибо невозможно жаждать того, что тебе изначально в прошлом не было известно. „Все стремится к единству, из которого явилось. Основное средство для возрождения – это слово, которое сохраняет аналогию со Словом, которое создало мир; вот почему акт поэта является священным и в буквальном смысле творческим. Музыка, в свою очередь, может привнести свое в эту магию искупления, поскольку ее принцип, число, отражает числа, которые направляют курсы звезд, столетий и вообще Природы»
[156].
«Человеческая душа, – говорит Сен-Мартен, – это фрагмент „вселенского божественного“». Тем не менее он считает, что она состоит из одного-единственного свойства, воли, которую он, в свою очередь, смешивает в своем сознании с желанием. Но желание, по его теории, является основой, корнем нашего существа. Как раз посредством желания «Бог первоначально вошел в нас, и посредством желания мы способны вернуться к Нему; потому что оно, будучи результатом разъединения двух экзистенций, из-за близости их природы, испытывающих нужду в единстве, необходимо существует как в Боге, так и в человеке. Желание в человеке до той поры, пока он не испорчен, есть развитие божественных свойств, что существуют в нас, а желание Бога – это передача его свойств, инфильтрация того чудесного сока, без которого человек иссушается и остается одиноким и изнуренным… Вот почему Сен-Мартен определяет человека как желание Бога и указывает нам как на высочайшее достоинство, которого мы можем добиваться, как раз достоинство l’homme de désir
[157]»
[158].
Прежде чем перейти к «письму» от 1812 года, которое Луи Ламбер пишет своему дяде, может быть небесполезно заметить, что в послании госпоже Ганской (1846) Бальзак объясняет, что у него никогда не было матери и что к восемнадцатилетнему возрасту мать сделала его жизнь настолько несчастной, что он покинул ее дом и обосновался на чердаке в Париже (улица Ледигьер), где вел жизнь, описанную в «Шагреневой коже». Следует также иметь в виду, что, когда он объявил о своем намерении оставить юриспруденцию ради литературы, родители дали ему лишь один год, в течение которого он должен был доказать способность стать литератором. В послании госпоже Ганской Бальзак говорит о ненависти, которую мать испытывала к нему и его сестре; он также пишет: «Она убила Лоранс, но я – я живу». В этот парижский период жизни, как свидетельствует он в «Луи Ламбере», закончились его «замечательное детство и не понятая никем юность». В письме «раскрывается борьба его души в тот момент, когда для него кончалась юность и начинала расцветать роковая способность к творчеству». И, словно заканчивая горький крик душевного страдания, еще живого в памяти, он спрашивает: «Существуют ли высокие души, пытающиеся сосредоточить силы в долгом молчании с тем, чтобы восстать полностью способными к власти над миром при помощи слова или дела?»
