По правде говоря, полоса тяжелых испытаний началась еще до поступления в «Вестерн Юнион». А начались они в первом браке и плавно перекочевали во второй. (Европейский читатель должен, конечно, учитывать, что в тридцать три американцы остаются до определенной степени детьми. В действительности мало кому, дожив даже до ста лет, когда-либо удается выйти из подросткового возраста.) Естественно, отнюдь не супружеская жизнь послужила причиной моих бед. Во всяком случае, не всех. Причина таилась во мне самом, в моей проклятущей натуре. Вечно всем не удовлетворенной, бескомпромиссной, не желающей приспосабливаться – это гадкое слово американцы взяли на вооружение и канонизировали.
И только оказавшись во Франции, где вплотную взялся за себя, я осознал, что лично на мне лежит ответственность за все свалившиеся на меня несчастья. В тот день, когда мне открылась правда – догадка молнией пронеслась у меня в голове, – груз вины и мучений упал с моих плеч. Сколь велико было облегчение, когда я прекратил обвинять общество, родителей или свою страну. «Виновен, Ваша честь! Виновен, ваше величество! Виновен по всем статьям!» – мог прокричать я.
И не переживать на этот счет.
Безусловно, с тех пор мне еще не раз приходилось страдать и, без сомнения, предстоит и в будущем… но уже по другому поводу. Сегодня я подобен тем алкоголикам, которые после многих лет трезвости овладевают искусством выпивать не пьянея. Я хочу сказать, что сжился со страданием. Страдание – такая же часть вашей жизни, как смех, удовольствие, вероломство. Стоит понять его назначение, ценность, пользу, и перестаешь страшиться этого нескончаемого страдания, от которого весь мир так старается увернуться. Если подойти к нему с точки зрения осмысления, оно совершенно преображается. Я назвал этот процесс перерождения своей «розой распятия». Лоренс Даррелл, гостивший у меня в то время (на вилле Сёра), выразил это иначе, окрестив меня Счастливой Скалой.
Стать писателем! Моля Создателя даровать мне это благо, меньше всего я помышлял о том, во что мне обойдется эта привилегия. Мне и в голову не приходило, что придется иметь дело со столькими идиотами и болванами, со сколькими я столкнулся за последние более чем двадцать лет. Мне представлялось, что я адресую свое творчество родственным душам. Никогда не думал, что найду признание, и то по ошибке, у бездумной толпы читателей комиксов, спортивных новостей и финансовых отчетов «Уолл-стрит джорнэл». Все, кто читал мою книгу о Биг-Суре (где я живу последние четырнадцать лет), знают, что моя жизнь в этом захолустье напоминает жизнь белки в клетке: вечно на виду, постоянно во власти любопытных зевак, коллекционеров автографов, репортеров из дрянных газетенок. Возможно, это предвосхитило то самое ощущение абсурда, что побудило меня вставить длинную цитату из «Последнего человека» Папини в свою самую первую книгу «Тропик Рака». Сегодня я, совсем как Эйнштейн, ощущаю, что, если бы мне подарили вторую жизнь, я бы предпочел профессию плотника или рыбака, кого угодно, только не писателя. Те немногие, кому дано воспринять ваши слова, для кого они исполнены смысла, кому они дарят радость и утешение, останутся самими собой, независимо от того, читают они ваши книги или нет. Вся адская работа над созданием одной книги за другой, строчки за строчкой сводится к нескольким приветствиям при встрече во время прогулки по парку: «Доброе утро, Том, как идут дела?» – «Прекрасно, а как у вас?» Никто не поумнел, не расстроился, не стал счастливее. С’est un travail du chapeau, voila tout!
[114]
Тогда напрашивается справедливый вопрос: почему ты не бросаешь заниматься этой тягомотиной? Ответ прост. Сегодня я пишу, потому что мне это нравится, приносит мне удовольствие. Я раб привычки, счастливый раб. Я утратил какие-либо иллюзии на предмет важности слов. Вся мудрость Лао-цзы уместилась на нескольких нетленных страницах. Иисус никогда не написал ни строчки. Что касается Будды, помнится, он во время своей немой проповеди предлагал слушателям цветок, чтобы те его оценили (или услышали). Слова, как всякий мусор, уплывают в никуда. Поступки остаются. Деяния апостолов, bien entendu
[115], отнюдь не пчелиная суета, сегодня выдаваемая за поступки.
Поступок. Я часто представлял его так: я и мое тело. Телесно ты мечешься – туда, сюда, обратно, – но остаешься неизменен. С таким же успехом можно было вообще не двигаться, а застыть на одном месте. Чему суждено случиться – случится, но, возможно, в одной из следующих наших жизней, третьей или четвертой. Времени у нас в избытке. Что нам необходимо постичь – это вечность. Истинная жизнь – жизнь вечная. У меня нет готового рецепта, как ее заполучить.
Без сомнения, некоторые из оных наблюдений малоудобоваримы, особенно для тех закоснелых личностей, которые ждут не дождутся мирового пожара. Неужели они не понимают, что мир был, есть и будет объят адским пламенем? Разве не осознают, что преисподняя, в которой мы живем, реальнее той, что нам уготована, – если уж заниматься подобной бредятиной? По крайней мере, им следует гордиться тем фактом, что они внесли свою лепту в создание этого ада. Жизнь на земле всегда останется сущим адом; противоядие – не будущее, называемое небесами, а новая жизнь здесь, под ними: «новое небо и новая земля»
[116], рожденные безоговорочным приятием жизни.
Ловлю себя на том, что уклоняюсь от главной темы – себя самого. Совершенно очевидно, что меня больше увлекают другие сюжеты. Порой даже теология кажется мне заманчивой. Поверьте, это возможно, если не искушать себя целью стать теологом. Даже в науке можно найти интересный аспект, только бы не принимать ее всерьез. Любая теория, любая идея, любая гипотеза способна вдохнуть радость бытия, пока не начинаешь ошибочно полагать, что приближаешься к достижению цели. Мы не достигаем никакой цели, поскольку, в метафизическом плане, двигаться некуда. Все, что требуется, – это раскрыть глаза.
Чтобы очнуться, мне понадобилось полвека с лишним. Даже сегодня я не вполне проснулся, иначе не писал бы такую ерунду. Но, между прочим, одна из истин, которую усваиваешь с годами, заключается в том, что ерунде есть место в действительности. Настоящая бессмыслица, конечно же, выступает под такими громкими именами, как наука, религия, философия, история, культура, цивилизация и так далее и тому подобное. Сумасшедший Шляпник – отнюдь не нищий клошар, валяющийся в канаве в обнимку с бутылкой, а его превосходительство сэр Попугай при королевском дворе; и он-то заставляет нас поверить, что, вооружившись нужными словами, необходимым пакетом документов, цилиндром и гетрами, можно утихомирить, приручить или покорить всяких разных чудовищ, готовящихся заглотнуть мир во имя Его Величества Народа, или во имя Христа, или еще кого-нибудь.
Откровенно говоря, если уж приспичило носиться с идеей спасения мира, замечу, что, работая над акварелью, которая нравится мне – в первую очередь мне, а не вам, – я вношу более весомый вклад в дело спасения человечества, чем любой министр с портфелем или без. Надеюсь, даже его святейшество папа римский, как бы слабо я в него ни верил, тоже вносит свою лепту. Но тогда, включая его в список, я не могу обойти вниманием такие личности, как Аль Капоне и Элвис Пресли. Почему бы и нет? Вы можете доказать обратное?
