А как он дарил себя! Каким приятным собеседником был! Естественно, его рассказы всегда были интересными. Они походили на зрелые плоды, роняемые обильно плодоносящим древом. С подобным человеком даже спорить не хочется – а ведь мы, американцы, нация спорщиков. При встрече с Андерсоном вам хотелось только слушать, мечтать и путешествовать вместе с ним в воображаемых им мирах, которыми он всегда щедро делился. Вы чувствовали его молчаливое согласие на любой жест с вашей стороны и могли вести себя, как вам заблагорассудится. Он не пригвождал к стулу грозным взглядом, не ждал поощрительной улыбки или аплодисментов, не претендовал на роль Творца с большой буквы, повествующего о семи днях творения. Он был всего лишь переводчиком, человеком, создававшим общее настроение, или актером, играющим свою роль. Когда он заканчивал свою речь, вам было легко и свободно. Вы были уверены, что, если дадите ему передохнуть, выпить вина или утереть рот, за первой его историей последуют вторая и третья. И вы забывали о времени: казалось, у вас его сколько угодно, а лучшее занятие на свете – как раз то, чем вы в этот момент занимаетесь. Общаясь с другими, Андерсон не витал в облаках – то ли пытаясь сесть на уходящий поезд, то ли организуя стачку. Он был только с вами и дарил себя легко и свободно, предлагая только то, что уже созрело и готово упасть без всякого понукания и нажима. И в добротности подарка у него не было никаких сомнений.
Вот как я вижу его теперь, когда он ушел. Я вижу воплощение его спокойной и благонравной души, беседующее за круглым столом под тенистым деревом с другими отошедшими душами. Возможно, Андерсон толкует с ними о всяких райских пустяках, вроде выбора подходящего материала для ангельских крыльев, или еще о чем-нибудь. Он пьет небесную амброзию и сравнивает ее с земными подделками. Или он ощупывает пальцами ног траву эфирных полей и похлопывает по хребту небесных коров. Я слышу его слова: «Хорошее место! Как раз таким я его представлял. Но не сказать, чтобы оно слишком отличалось от того, что внизу». Я вижу, как он неторопливо прогуливается, отыскивая взглядом мост, на котором сидит довольный своим небесным уловом рыбак. Наверное, Андерсон перебирает в уме истории – что бы рассказать рыбаку? Или, может быть, он благодарит в этот момент звезды, не требующие от него излагать истории в письменном виде? Наверное, он еще только привыкает к вечности: здесь ему предстоит бродить, трогать руками вещи, принюхиваться к ним и обмениваться историями со старожилами и новичками.
Большинство людей считают рай местом занудным, но, наверное, лишь потому, что они сами зануды. Я уверен: Андерсону не скучно в раю. Ибо небеса как будто созданы для него. И когда мы в один прекрасный день попадем туда и снова встретимся с ним, представляю, какими блестящими историями он нас угостит!
У меня уход Андерсона скверного чувства не вызывает. Я ему завидую. Я уверен: там ему спокойно так же, как было спокойно здесь.
Романы Альбера Коссери
Перевод З. Артемовой
Альбер Коссери – молодой египтянин, родившийся в Каире, прожил несколько лет в Париже и пишет свои книги на французском. Он стремительно завоевывает признание не только во франкоговорящем мире, но и в Англии и скоро, мы ожидаем, в Америке, где сейчас публикуется на английском его первый роман «Богом позабытые». Только что он завершил третью книгу, длинный роман под названием «Бездельники в плодородной долине», которая будет издана в конце этого года (1945). Все его произведения переведены на арабский и вызывают ажиотаж на Ближнем и Среднем Востоке. По-моему, их стоит перевести на многие языки, поскольку их притягательность универсальна. Он пишет исключительно о беспросветной нищете народа, о бедняках, позабытых людях – мужчинах, женщинах и детях, я бы сказал, позабытых Богом. Я не знаю ни одного из ныне живущих писателей, кто более едко и непримиримо описывает существование беднейшей и многочисленной части человечества. Он заглядывает в такую бездну отчаяния, униженности и смирения, которых не удалось достичь ни Горькому, ни Достоевскому. Конечно же, он обращается к проблемам своего народа, прозябавшего в нищете задолго до того времени, как зарождалась западная цивилизация. Вопреки, казалось бы, беспросветному мраку и безысходности, в которых пребывают его герои, в каждом своем романе автор тем не менее выражает непоколебимую уверенность в их способности разорвать оковы рабства. Обычно эту надежду, явно отчаявшись в это поверить, озвучивает один из персонажей. Это отнюдь не рвущийся наружу вопль, а сдержанное, непреклонное утверждение, словно внезапное появление ростка в глухие часы ночи.
В «Богом позабытых» перед нами пять довольно коротких зарисовок, предощущающих вдохновенность и страсть Коссери. Для меня эта книга явилась полным открытием, чуть ли не первой из знакомых мне произведений великих русских писателей прошлого. Она из разряда тех книг, что предшествуют революциям и побуждают к революции, коль скоро человеческая речь вообще способна владеть умами. Здесь Коссери наделяет даром речи людей бессловесных. Естественно, они не вещают как профессиональные агитаторы-марксисты. Их язык наивен, до глупости прост, но исполнен того значения, которое, не исключено, заставит власть имущих дрожать и содрогаться. Зачастую они выражают себя в фантазии, на языке сновидений, которые в данном случае не требуют психоаналитической интерпретации. Он внятен, как надписи на стене. В сущности, именно эту цель преследует Коссери – оставить свое послание на стене! Только обращается он не от своего имени, а от имени великого множества людей. Он не смакует ужасы нищеты, как может показаться при беглом прочтении; он предрекает приближение новой эры, зари, зарождающейся на Ближнем, Среднем и Дальнем Востоке.
Его книги полны саркастического, гневного юмора, заставляющего смеяться и плакать одновременно. И нет ни малейшего зазора между автором и его достойными жалости персонажами. Он не просто на их стороне: он – один из них. Их словесные выверты воспринимаются так, словно Альбер Коссери сам только учится пользоваться своим голосом, осваивает новую манеру разговора, ту самую, что никогда не забудешь. Западному человеку, особенно американцу, его типажи, возможно, покажутся дикими и смехотворными, почти непостижимыми. Мы забыли о том, что люди могут пасть так низко; мы понятия не имеем о столь ужасающем уровне жизни, какого не встретишь у нас даже в самых отсталых районах. Но знающие люди уверяют меня, что ни в персонажах Коссери, ни в их жизненном уделе нет ничего мало-мальски немыслимого, фантастического. Он подает нам действительность гипертрофированно реальной, трудновообразимой лишь постольку, поскольку в столь «просвещенном» веке подобное вообще возможно.
Его второй роман, «Дом верной смерти», можно с легкостью считать символическим. Каждый из нас обитает в подобном доме, осознаем мы это или нет. Любой, кроме разве что домовладельца, может наткнуться на огромную трещину в стене. Вопрос заключается в том, куда и как обращаться? Для подавляющего большинства, пытающегося свести концы с концами, любые попытки спасти свои жилища обречены на провал. Выход, каковым его видит один из героев романа, – прекратить платить аренду. Чтобы привлечь внимание к своему плачевному положению, они испробовали все подвластные им способы, но безуспешно. Даже написали письмо правительству, выражая серьезное сомнение: а умеет ли правительство читать? Кстати, это письмо – просто шедевр. От имени жильцов дома его написал Ахмед Сафа, некогда водитель трамвая, а ныне торговец украденными кошками и неисправимый курильщик гашиша. В письме Ахмед Сафа выражает нижайшую просьбу к правительству самолично прибыть на место катастрофы. Иначе, добавляет он, нам остается лишь доставить дом к вам, что по сути одно и то же (!). Есть, однако, среди жильцов один – это Байоми, дрессировщик обезьян, – которому, по-видимому, вообще плевать на обрушение дома. «Отчего не жить на улице? – спрашивает он одного из жильцов. – Улицы – для всех. Тогда и денег никто не спросит».
