Андзицу отыскалась без труда, а старый отшельник на сей раз пригласил его войти.
Когда Мусо переступил порог, старец распростерся перед ним в поклоне, восклицая:
– О, как стыдно! Как же мне стыдно! Ни за что себя не прощу!
– Вам нечего стыдиться из-за того, что не приютили меня на ночь, – улыбнулся Мусо. – Вы ведь показали мне дорогу в ближайшую деревню, и там меня очень хорошо приняли, спасибо вам за это.
– Я никого не могу приютить, – вздохнул отшельник. – И стыдно мне не от этого, а от того, что вы видели меня в моем истинном обличье. Ибо не кто иной, как я, нынче ночью сожрал у вас на глазах тело усопшего и погребальные дары. Знайте же, достопочтенный господин, что я – дзикининки
[16], и пища моя – человеческая плоть. Сжальтесь надо мной, примите мою исповедь в недостойном поведении, кое стало причиной моего нынешнего существования.
Давным-давно я был буддийским священником в здешних малолюдных краях. В горах, простирающихся вокруг на многие ри
[17], не сыскать было ни одного моего собрата, так что в те времена всех своих покойников местные жители приносили ко мне, порой преодолевая огромные расстояния, чтобы я справил заупокойную службу. А для меня чтение сутр и совершение обрядов было всего лишь заработком, я думал только о пропитании и одежде, коими мог меня обеспечить священный сан. Из-за своей жадности и низменных желаний сразу после смерти я превратился в дзикининки и с тех пор вынужден питаться трупами людей, умерших в этой местности. Каждого покойника я пожираю от макушки до пят, в точности как вы видели нынешней ночью… Теперь же, почтенный господин, я умоляю вас справить по мне службу сэгаки
[18]. Заклинаю, помогите мне своими молитвами, дабы мое существование в этом чудовищном облике вскоре закончилось.
Едва отзвучали эти слова, отшельник исчез, и в тот же миг хижина тоже растворилась в воздухе. А Мусо Кокуси обнаружил, что сидит в густой траве возле поросшего мхом могильного го-рин-иси
[19], поставленного в незапамятные дни, вероятно над прахом буддийского священника.
Мудзина
Акасакский тракт в Токио пролегает по косогору, который в народе известен как Кии-но-куни-дзака – «Косогор провинции Кии». Понятия не имею, откуда взялось такое название. С одной стороны вдоль этого косогора тянется древний ров, широкий и глубокий, поросший по краям густой растительностью, и доходит он до за́мковых садов. А по другую сторону высится длинная величественная стена самого императорского замка. Пока город не обзавелся уличными фонарями и дзинрикися (рикшами), в те места мало кто захаживал с наступлением темноты – припозднившиеся путники предпочитали заложить изрядный крюк, лишь бы не подниматься по Кии-но-куни-дзаке после заката.
А все оттого, что это местечко облюбовали для себя мудзины.
Последним мудзину в тех краях видел один пожилой купец из квартала Кёбаси. Он умер лет тридцать назад, но перед тем поведал, что с ним приключилось.
Однажды ночью купец торопился одолеть злополучный косогор, как вдруг увидел, что на самом краю рва примостилась женщина, одна-одинешенька, и горько плачет. Испугавшись, что она пришла сюда утопиться, купец направился к ней, желая утешить и помочь, насколько это будет в его силах. В темноте ему показалось, что перед ним совсем юная девушка, тоненькая и стройная. Одежда на ней была весьма приличная, а волосы уложены так, как принято у барышень из богатых семей.
– О-дзётю!
[20] – позвал купец, подходя еще ближе. – О-дзётю, не убивайся ты так, лучше расскажи мне, в чем твоя беда, и если дело поправимое, я буду рад тебе помочь.
(Он сказал это искренне, потому что и правда был добрым человеком.)
Но девушка продолжала плакать, пряча от него лицо за длинными рукавами.
– О-дзётю, – снова ласково заговорил купец, – пожалуйста, послушай меня. Негоже юной девице гулять по ночам в таком месте. Перестань плакать, прошу тебя, просто скажи, чем помочь.
Тут она медленно поднялась, повернувшись к нему спиной, и зарыдала пуще прежнего, всхлипывая и закрываясь рукавами. Купец осторожно похлопал ее по плечу:
– О-дзётю, о-дзётю, ну, послушай меня хоть минутку… О-дзётю!..
И тут о-дзётю резко обернулась, раскинула руки, а потом провела ладонью по своему лицу – и купец увидел, что у нее нет ни глаз, ни носа, ни рта. Заорав как резаный, он бросился бежать прочь от чудовища.
Не разбирая дороги, мчался купец вверх по косогору, а впереди была лишь непроглядная тьма. Так, не оглядываясь, он все бежал и бежал, пока наконец впереди не замаячил свет, так далеко, что купец поначалу принял его за одинокого светлячка, но все же устремился к этой крошечной искорке. Спустя какое-то время искорка оказалась светильником бродячего торговца лапшой-со́бой, сидевшего на обочине рядом со своей тележкой. Но в тот час после пережитого ужаса купец был рад любому свету и любому обществу. Он бросился к торговцу с воплями:
– А-а-а-а-а!!! Спасите!!! Помогите!!!
– Эй, потише! – хрипло отозвался торговец лапшой. – Что это с вами стряслось? Избили-ограбили?
– Н-нет, никто меня не бил, – выдохнул купец. – Просто… просто… о-о-о-ох…
– Просто напугал, что ли? – неприязненно подсказал торговец. – Разбойник небось?
– Не разбойник, не разбойник! – зачастил ошалевший от страха купец. – Я видел… видел женщину у рва… и она показала мне… о-о-о, не могу передать словами!
