Полторы тысячи аборигенов. В разгар сезона еще примерно полстолько – отдыхающих. Спрашивается, как найти в этом небольшом, но все-таки стоге сена требуемую иголку? Надо сесть на променаде и, если просидеть достаточно долго, мимо непременно проплывет тень искомого друга. Потому что променады в таких городах центростремительны, как мне всегда казалось, и каждый курортник выпадает сюда хотя бы раз в день. Вещей при мне практически не было, если не считать небольшого рюкзака, я решила побомжевать до вечера на скамейке. Дала себе слово отлучаться только в уборную. Надо ли говорить, что Ирма так и не появилась? Но уверенности, что она здесь, неисповедимым образом прибавилось.
Заночевать удалось – везет дуракам, влюбленным и смертельно пьяным – в самой удаленной от пляжа гостинице, но за неприятные для моего тощего бюджета деньги и строго на одну ночь. По неведомым причинам во мне окрепла убежденность, что я а) завтра найду Ирму, б) она захочет разделить со мной свой съемный кров. Я ее без нее женила на своем желании поговорить. Мне казалось, что она оценит мой конкистадорский раж – если судить по ее текстам (да и по ее биографии), Ирме нравились и свои, и чужие дурацкие поступки.
Утром я вернулась на пост. К полудню пляж уже кишел купальщиками, а прогулочная набережная – гуляющими. На флагштоках рядом с будкой спасателей плескались объеденные ветром и солью разрешающие флажки. На скалах слева и справа толпились фотографирующие. Высокая вода случилась в тот день примерно к завтраку и сейчас крадучись отползала, оголяя нугу облизанных водой известняков и старые бетонные конструкции, оставшиеся здесь со Второй мировой. Я бездумно глазела на это гостевое мельтешенье – на нас, визитеров в этом вечном замке, где-то здесь уединился в подводных гротах или в дубраве на склоне, рядом с полем для гольфа незримый Герцог и не желает ни наставлять, ни даже просто общаться. Но его присутствие пропитало воздух этого места, слабое, как запах сигары, которую докурили много часов назад, как духи уехавшей после обеда юной дамы. Начистоту: это к нему я возвращалась сюда раз за разом, ожидая опять и опять, что он покажется мне и уверенно, по-учительски, возьмется за штурвал моей жизни, скажет, что именно отныне и навсегда мне следует считать самым главным. Так уж вышло с человечеством: внешние беды отменяют – на время или насовсем – внутренние вопросы, и античные люди впервые в истории взялись ломать голову над задачками, не имеющими ничего общего с выживанием, лишь когда жизнь более или менее наладилась. И вот она как-то через пень-колоду с тех пор и налаживается, и я, благодарный наследник тех, кто решил за меня множество внешних задач, теперь ломаю голову над вопросами смысла этой самой налаженной жизни. И то всё норовлю у кого-нибудь подглядеть ответы.
Вспомнила разговор, какой случился у меня с Дашей после того, как она прочла Ирмины записи. Знавала я людей, которым методы Герцога представлялись откровенным насилием: упрятал человека в темный чулан против его воли! Отвратительно и недопустимо! Да еще и в голову к ней влезал с самого начала, влиял на ее решения и всяко иначе нарушал ее личные границы. И не только Ирмины, судя по всему. Зная эту честнýю компанию, я сама уже не могла запихивать их отношения в некий абстрактный шаблон «правильно – неправильно». Даша никого из них – в те поры – не знала, и мне было интересно, что она думает. Даша задумчиво и осторожно сказала, что у некоторых людей случается опасное счастье так быть среди людей, чтобы любые законы, любая общепринятость отменялись и преображались до немыслимого. Не всем и не всегда это по силам. Мы все друг другу – опьяняющие субстанции, не всем можно любое, а какое кому допустимо, определяется эмпирически. Откуда мы знаем вкус синильной кислоты? Шееле, когда ее выделил, попробовал. Старые алхимики на свой страх и риск пробовали всё подряд. Так и с людьми. Какие уж тут правила. Техника безопасности – вещь полезная, но много чего на белом свете делается за ее пределами. Особенно между людьми.
Время близилось к трем. Тяжелые хамские чайки невозбранно приканчивали мой бутерброд, забытый рядом на скамейке, когда из толпы в сотне метров от меня вынырнула и прислонилась к парапету незаметная хрупкая женщина с лицом плохо сохранившейся девочки, в темно-синем длинном платье-мешке и сандалиях. Длинные, до самой поясницы, пепельные волосы затейливо переплетены темно-синими же шнурами. Я вас нашла. Сулаэ фаэтар, меда Ирма.
Когда я приблизилась и обратилась к ней церемонным полушепотом на ломаном дерри, Ирма вздрогнула и обернулась не сразу. Мы не виделись несколько лет и теперь, почти забыв, для чего я здесь, я ждала первой встречи взглядов. Наконец она повернулась ко мне – всем телом. На чуть обветренном лице, как тени от волшебного фонаря, мелькнули одно за другим секундное замешательство, удивление, растерянность, легкое недовольство, радость узнавания.
– Саша?
– Простите меня, меда, я приехала без приглашения.
Молчит. Разглядывает. Пока вроде не сердится.
– Могу я спросить, зачем?
Ох. Так сразу. Ва-банк.
– Мне надо с вами поговорить. – Молчит, смотрит. – Вернее, даже побыть рядом. Кажется.
Разглядывает, молчит, совсем не сердится.
– Пока непонятно. Идемте ко мне, Саш. – И, чуть погодя, вроде как опасливо: – Вы одна приехали?
И вот мы не торопясь шагаем куда-то вглубь городка.
– Да.
– Кто-нибудь знает, что я здесь? Ну… из наших. – Последние слова Ирма произносит неуверенно и, кажется, виновато.
– Нет, я никому не говорила. – Хотя бы потому, что не могла быть уверена, что Ирма и вправду здесь. А к чему баламутить даже одного Альмоша, не говоря уже обо всей остальной банде.
– Да, Альмоша точно не надо баламутить. Он уж сам как-нибудь.
Молчим. Стараюсь не думать ни о чем настоятельно, смотрю вперед, пытаюсь любоваться ностальгически знакомыми красотами.
– Майкл, ну, Пошлый, сказал, что знает, где вы. Мне показалось, что врет.
Ирма вскинулась, покраснела.
– Мы виделись, да.
– Где?
– У них. Но еще до того, как я сюда приехала.
Я вытаращила глаза.
– Как вас занесло в эту… в это место?
Ирма покраснела еще гуще:
– Мне всегда казалось, что они знают что-то особенное.
– Вот уж никогда бы не подумала. И как?
– Во мне нет столько сердца.
Я оторопела.
– Какое сердце, Ирма? Берите на полметра ниже.
– Вы были в Каджурахо, Саша? – вопрос на вопрос.
– Нет.
– Секрет этих вот пресловутых храмов, ну, которые все в лепнине… Понимаете, о чем я, да? – Я поспешно кивнула. – Ну так вот, секрет в том, что это всё – снаружи. А внутри пусто, прохладно и нет ничего, кроме шивалингама. Сознание, проницающее материю. В тишине и пустоте. Чистая концепция. Но прежде чем попадешь внутрь, долго-долго разглядываешь фасад. Вот я и подумала, что, зажмурившись, проскочу внутрь и увижу нечто, не имеющее ни экспозиции, ни развязки. Такое, вокруг чего можно написать что-то стоящее. Медар Кама понимает, что делает, как это ни странно.
