— С этим не поспоришь.
— Не перебивай, говорю. Во-вторых, перестань хлюпать носом. Ты с ума сошел? Если у твоей жены рак, на ближайший год-два ты лишаешься права хлюпать носом и быть слабым. Это она может быть слабой, хлюпать носом, рыдать, наконец, терять волю к победе. Ты — нет. Вот представь, что этого права тебя лишила Женевская конвенция. Ты должен быть одним из ее лекарств. Как только дал слабину — лекарство не работает. Понял?
— А я, представляешь, смотрю на нее и вижу похороны.
— Идиот. Какие похороны? Любая смертельно опасная болезнь — это не похороны и не конец. Это начало новой, трудной, иногда невыносимой, но жизни. Никакой смерти не будет, во всяком случае в ближайшее время.
— Я только о ней и думаю весь день. о затаившейся смерти.
— Ром, не будь дураком, прошу тебя. Мой хороший мальчик, прошу тебя, не составляй списки приглашенных на поминки. Отмени поминки. Чем меньше ты будешь думать о поминках, тем больше шансов их избежать. Это не просто штамп, банальность. Это правда работает — ваше с Юлей спокойствие и правильный настрой повышают ваши очки.
— Спасибо.
— Что спасибо? Я не закончила. В-третьих, у меня есть друг. Он лучший в России детский врач-гематолог. Зовут его Виктор Алексеев. Работает в Центре детской гематологии имени Димы Рогачева.
— Кать, но мы, к сожалению, не дети.
— А ты себя послушай, послушай, как ты носом хлюпаешь, ты — точно дети. А Юлю он, разумеется, проконсультирует. В любом случае.
— Так куда нам пойти? В Гематологический центр на Динамо? Или к Алексееву?
— Ну, что ты как ребенок? Ну правда. Идти надо именно в два места. Гематологический центр на Динамо — очень даже неплохая больница в смысле диагностики. Не уверена про лечение, но с точным диагнозом Юле там, скорее всего, не наврут. Там же, после того, как поставят диагноз, вам напишут схему лечения. Потом со всеми полученными бумажками вы отправляетесь к Алексееву, слушаете, что он вам скажет. Если то, что он вам скажет, совпадет с тем, что вам сказали и написали на Динамо, будете определяться, где вам лечиться. Если данные будут разниться, поищем третье компетентное мнение. Такие дела. Все понял?
— Понял.
— Точно?
— Да.
— Подводя итог, Рома, скажу, что вам повезло уже дважды. Вы поняли, что с вами что-то серьезнее, чем простуда уже сейчас, а не потом. И в течение недели у вас будет целых два мнения по поводу Юлиного диагноза. Это лучшее, что только можно придумать. Все, я побежала за багажом. Завтра созвонимся.
Сигарета полностью осыпалась пеплом на землю. За то короткое время, что она тлела, у нас появился план. Даже два плана. Нас ждали в двух местах сразу. Невероятное редкое везение для российских медицинских реалий, в которых абсолютное большинство людей тратит месяцы, а иногда и годы, чтобы попасть к хорошему врачу в хорошую больницу.
И чем же я заслужил таких великих женщин рядом? Какие-то глыбы, а не женщины. За пару минут нашли врачей, нашли деньги и нужные слова, чтобы успокоить. Я же, превратившись в маленького беззащитного мальчика, — не старше собственного сына — с дрожащими коленками поднимался по ступеням на свой четвертый этаж, домой. К заболевшей чем-то очень страшным и непонятным жене. И к весело играющему ребенку. Все, что мне хотелось сделать, — это зажмуриться. Как в детстве: зажмурился — значит спрятался.
Юля все еще лежала на кровати, свернувшись, как кошка, в клубок. Лука достраивал игрушечную ферму.
12
Брак не изменил нашу жизнь. Жизнь изменилась, когда родился ребенок. Это было наше первое и, как нам тогда казалось, самое главное и сложное испытание, через которое мы с большим трудом пробирались, как через поле крапивы босыми ногами.
* * *
Интуитивно мы с самого начала понимали, что Лука нам жестоко отомстит. Любой уважающий себя эмбрион затаил бы на его месте обиду на своих будущих родителей.
Зима. Поезд Дели-Гайя. Ехать чуть больше суток. Но сейчас сезон туманов. Поэтому никаких железнодорожных расписаний в стране не существует. Когда мы доедем — не известно ни одному из сотен индийских богов. Ползем — и хорошо. Поезд не такой, как в фильме Андерсона «Поезд на Дарджилинг». А настоящий индийский поезд. В нем, кажется, едет половина всей миллиардной Индии, спасаясь от какой-то вымышленной гражданской войны, холеры, черт знает чего еще. Будто это последний поезд, удирающий из горящей столицы. И все, кто только мог, залезли именно в него. Залезли и мы с беременной Юлей.
Вагоны забиты так, что невозможно сходить в туалет. Если рискнешь оставить свое место, то к нему, скорее всего, уже не вернешься никогда: безбилетные индусики в черных улыбающихся усах просто одновременно вытянут ноги — и места для тебя не будет. Короче, нормальный индийский поезд.
С нами в вагоне ехали беженцы из Тибета. Аккуратно выбритые маленькие тибетцы в красных платьях направлялись в малюсенькую деревню Бодхгайя. Там — святое место для буддистов. Там Гаутама под деревом Бодхи все для себя решил. Там иногда зимует Его Святейшество Далай-лама четырнадцатый. Туда же едем и мы. Я. Моя жена. И трехмесячный эмбрион Лука — мой сын.
Я не верю в знаки свыше. Да и в существовании Сиддхартхи сомневаюсь.
Но на этот поезд кто-то точно наложил проклятие. Токсикоз у жены начался именно здесь и сейчас. Юлю рвало, как Джима Моррисона перед концертом. Долго и мучительно. Только и успевай пакетики менять, каким-то чудом взятые с собой на всякий случай. Испуганные индусы не знали, куда себя деть. Предлагали какие-то народные снадобья, корешки, затянуться гашишем. Продавцы на станциях бесплатно наливали масала-чай. Тибетские беженцы били в свои барабанчики и не переставая читали «Ом мани падме хум» за здравие моей жены. Нашелся даже один на весь поезд проводник: толстый пакистанец с большими кругами от пота на рубашке, с гаечным ключом и зубочисткой между беззубыми деснами. Он потрогал Юлин лоб, покачал головой и убежал.
Ничего не помогало. Лука бунтовал: «Куда вы, придурки, поперлись? У вас же теперь есть я!»
Меня предупреждали, что жизнь изменится не после свадьбы, а после зачатия ребенка. Ну и хорошо. Пускай меняется. Поскорее бы. Все-таки ребенок — это только счастье, значит, все перемены будут к лучшему.
До этого мы шесть зим подряд проводили в Индии. Хотели зимовать так и дальше. Но сын как будто решил, что будет иначе. В Индию после его рождения мы больше не ездили. Сидели дома и ели новогоднее оливье вместо масалы-досы. Это была первая и самая безобидная жертва, принесенная нами. Ну и бог с ним, с Индостаном. В конце концов, в Варанаси за последние десять тысяч лет не изменились даже цены на велорикшу. Не изменятся они и к моей старости, когда я буду свободнее. Но потом мы лишились и Москвы.
В Москве у нас была не очень уютная и не очень удобная съемная квартира, куда с трудом бы влезли три человека. В Москве много машин, чудовищная экология и нет бабушек. Вот и пришлось вернуться к корням. Переехать в то самое Подмосковье, где мы с Юлей родились и встретили друг друга. В тот самый рабочий поселок, где из развлечений один стадион, одно общежитие и самая неблагополучная школа в районе. Зато там была квартира побольше, а воздух — посвежее. Значит, сыну так лучше.
