Возвращаюсь на кухню:
— Пап.
— Да, мы читали, сынок. Прекрасный вариант. Тебе ножку или крылышко?
После рождения Луки мы сблизились с родителями, гораздо больше времени стали проводить вместе. В теплое время года не вылезаем с их дачи, пытаясь запомнить все, что сын и внук делает первый раз в жизни. Вот Лука впервые ест малину. Вот он впервые поливает помидоры. Вот он впервые жарит мясо на углях. Вот впервые его кусает оса: ухо увеличивается ровно в два раза. Вот впервые Лука ловит лягушку. А вот он впервые видит, как я поймал рыбу. Я положил ее Луке на ладонь, он морщит лоб от того, что рыба мокрая и скользкая. Завтра мы наловим целое ведерко таких рыб, надуем небольшой бассейн, наполним его водой и выпустим рыб жить в него. Когда бассейн зацветет и превратится в болото, отнесем рыб обратно в пруд. К своим мамам и папам. Так решит Лука.
Вечером на дачной веранде мы несколькими поколениями садимся пить чай и болтаем. Обычно болтает моя мама. А я бесстыдно пользуюсь ее святостью и превращаю нашу болтовню в куски сценариев Вуди Аллена:
— Рома, у нас очень худой внук. Кости торчат, ты посмотри! Почему ты ничего не предпринимаешь?
— Мам, ну он просто мало ест. Как почти все дети. Разве я могу заставить его есть больше? Насильно впихивать?
— Да! Вот когда ты был маленький, ты все ел! И добавку просил. А если я добавку не давала — скандал устраивал. И правильно делал.
— Люди разные. Лука не ест все.
— Очень плохо. И у него — болезненная худоба. Я на работе разговаривала с одной женщиной. Она сказала, что есть специальная трава, которая вызывает желание есть.
— Да, мамочка, я знаю такую траву. Очень помогает. Марихуана называется.
— Может быть стоит подавать сыну, раз ты даже название знаешь? Купи и попробуй дать.
— Вообще, я не против. Я вот сам всегда мечтал покурить с отцом. Но Луке все-таки три года.
— Ты о чем?
— О здоровье.
— И я.
— И я.
* * *
В самом начале той страшной весны, когда заболела моя жена, Лука ни с того ни с сего, будто бы предчувствуя неладное, спросил меня:
— Папа, а вы с мамой что, умрете?
Я присел на корточки, чтобы оказаться с сыном на одном уровне и ответил началом стихотворения поэта Кирилла Иванова:
Тебе не соврали, да, это правда:
Я и мама умрем.
Это будет не сегодня, не завтра.
Это будет потом.
17
На трепанобиопсию мы с Юлей пошли вместе.
Я как умел подбадривал жену. Бодрился сам, демонстративно пытался развеять висящий в воздухе страх. Пытался шутить. Но шутки выходили какими-то уж слишком идиотскими. Пытался быть нарочито заботливым и ласковым. Но ничто так не раздражает заболевшего человека, как неестественное поведение того, кто находится рядом. Ничто так не бесит заболевшего, как эта постоянная дежурная фраза, которую все почему-то считают нужным произнести вслух, — «все будет хорошо». Больше бесит, пожалуй, только лишь слово «держись».
Нет таких слов, которые реально могут помочь. Да и зачем они нужны? Необязательно вообще говорить какие-то слова, чтобы помочь. Заболевшему нужны не слова, заболевшему нужен кто-то, на кого по-настоящему можно опереться в любой момент. Заболевшему нужен человек, который не будет бояться его страха, его диагноза, его процедур, его уныния, его настроения: пускай он молчит, но только не боится. Заболевший может часто находиться на взводе: боль, истерика, паника, нервные срывы. Работа того, кто рядом, должна заключаться в том, чтобы брать на себя столько, сколько возможно унести. Работа — это быть губкой, вдыхать той же сдавленной грудью тот же самый воздух, что и заболевший. Тогда ты полезен. Тогда от тебя есть польза и толк.
Мне еще предстояло многому научиться. А пока я веду себя, как полный придурок, и пытаюсь быть кем угодно, но только не самим собой. Пока я пытаюсь шутить. И искать правильные слова.
Вот и он. Кабинет со страшной табличкой «Трепанобиопсия». Вот и она — неотвратимая очередь вдоль облупившейся, выкрашенной зеленой, в цвет лиц пациентов, больничной стены. Садимся в самый хвост. Тот редкий случай, когда хочется, чтобы время ожидания в этой очереди не сокращалось, а наоборот — длилось как можно дольше. Потому что там — за дверью — очень больно.
С нами на скамейке армянин лет тридцати пяти. Мужчина с родимым пятном на подбородке. Суровая женщина без возраста. Из кабинета выползает сутулая бабушка с интеллигентским каре и в очках в тонкой оправе. Одной рукой бабушка вытирает слезы, другой — держит пакет со льдом чуть выше попы. Армянин вскакивает с места:
— Бабушка, не плачьте. Садитесь, пожалуйста.
— Сыночек, спасибо. Но я пока лучше постою. Если я сяду, то, боюсь, прямо здесь и умру.
— Больно?
— Очень больно. Ну разве можно такое без наркоза делать?
Мы с женой нервно переглядываемся:
— Как это без наркоза?
— Ну укольчик делают.
— А потом?
— А потом в задницу загоняют то, что у вас в руках. И в кость закручивают, как винт.
Армянин облокачивается на стенку. На лбу выступает испарина. Суровая женщина без возраста от волнения начинает грызть ногти и возмущается:
— Нелюди какие-то. Произвол. Разве может быть лечение больнее, чем сама болезнь? Как это такое возможно? Почему вот нельзя под наркозом это сделать? Объяснит мне кто-нибудь? Откуда эта жестокость? Я слышала, что в Америке трепанобиопсия без наркоза — уголовное преступление. Можно на врача за такое в суд подать.
Армянин приходит в себя, протирает лицо влажной салфеткой и отшучивается:
— А в России вино и конфеты врачу за такое несут. Как на праздник.
В разговор раздраженно и очень громко вступает мужчина с родимым пятном:
— Вот только не смейте Маргарите Вячеславовне взятки давать! Да, у нее рука тяжелая. Но рука эта — честная! Она за зарплату нас лечит. Я с ней девятый год на процедурах. И ни разу она у меня не взяла ничего. Кроме анализов.
Бабушка с пакетом над попой больше не плачет. Выбрасывает лед в мусорку и подбадривает армянина:
— Сынок, ладно тебе, не трясись. Это я старая, вот мне и больно. А ты молодой, сильный, тебе не так больно будет.
— Все равно страшно.
— А это твой отец там поодаль? Тебя ждет?
— Да. Папа.
— Ты у него один сын?
— Один. Поэтому и ждет.
— Что за диагноз-то у тебя?
— Ничего хорошего.
— Ой, сынок, а у нас-то тут санаторий, ты не знал? Мы на грязевые процедуры пришли. У нас все прекрасно.
