В конце концов это раздвоение личности сводит меня с ума. Я не выдерживаю и впервые в жизни при сыне и других детях разламываюсь на куски, начинаю плакать, реветь, рыдать без остановки, сам как ребенок. От обиды. От боли. От страха. От того, что скучаю по маме. От того, что мама в опасности. И вся наша семья — в опасности. Я больше не мужчина. Я маленький мальчик, которого позже всех в группе забирают домой. Я пацан, который выпил четыре чашки компота из сухофруктов, а через два часа не донес выпитое до туалета, описался у всех на виду в колготки. Я набедокурил, подвел, наврал, не сдержал слово. Я сломал любимую игрушку. Меня покусал соседский пес. Я упал с самоката и порвал одежду, разодрал ладони об асфальт, а вокруг ни одного подорожника. Родители первый раз привели меня в детский сад, и я понял, что мне здесь не очень-то рады. Я сломался. Я боюсь. Я злюсь. Я люблю. Я — ребенок. Такой же, как и вы.
Гам на площадке прекратился. Дети впали в ступор. Плачущего дядю они наверняка не видели еще никогда. Сын подошел ко мне в абсолютной тишине под внимательными и немного испуганными взглядами ошарашенных мальчишек. Лука повис на моей ноге, мяукнул, изображая котенка, и попросил купить чего-нибудь вкусненького.
Мы вернулись к дому. Сидели на скамейке и, дожидаясь возвращения Юли из больницы, ели мороженое. Лука жевал и не переставая рассказывал про свою игрушечную ферму. А потом вдруг перебил сам себя вопросом:
— Пап, почему ты плакал? Разве взрослые плачут?
— Иногда, сынок. Давай только договоримся, что это будет нашим суперсекретным секретом. Ладно?
— Ладно.
— Не рассказывай маме о том, что я плакал. Уговор?
— Уговор.
Мне не хотелось, чтобы Юля знала, что я плакал. Но я не стыдился своих слез. Я боялся показаться — в том числе и самому себе — слабым как раз в тот момент, когда нужно быть чертовски сильным. Самым сильным.
19
Наша первая большая победа — чистые забрюшинные лимфатические узлы. Компьютерная томография, сделанная в Гематологическом научном центре, ясно показала, что под грудью у Юли все чисто. Пришли новости и от патологоанатома. Результаты исследования костного мозга тоже хорошие. Значит, «другого разговора», который осторожно анонсировала Антонина Андреевна в случае плохих анализов, не будет. Теперь осталось узнать результаты трепанобиопсии и — самое главное — получить результаты биопсии надключичного лимфоузла. То есть узнать точный диагноз. Мы снова засели в очереди, вокруг нас снова десятки, а может, и сотни измученных ожиданием людей.
Напротив нас — как зеркальное отражение — парень со своей девушкой. У него красные воспаленные глаза, руки дрожат. У нее — целое собрание сочинений врачебных выписок. Душно. Близко к полудню. Юля спрашивает у девушки, не нужна ли им помощь:
— Нет-нет, спасибо, все нормально.
— Не похоже.
— Не похоже, но это его обычное состояние.
— Температура?
— 38. Уже около года. Каждый день поднимается, если не сбивать. Но все время же нельзя сбивать. Завтра нам в дорогу, завтра будем сбивать. Сегодня потерпим.
— Откуда вы?
— Из Ростова. Вот наконец-то нас в Москву направили на консультацию. Дома не понимают, что с нами делать. Здесь, впрочем, тоже, кажется, не очень-то понимают.
Нам становится ужасно интересно, что с парнем. Год держится высокая температура. Врачи разводят руками. Дома и в Москве помочь не могут. Что же это? Но, соблюдая приличие, вслух не интересуемся. Девушка видит любопытство на наших лицах и рассказывает сама:
— У него опухоль. Она вроде бы доброкачественная, но живет и ведет себя так, как живут и ведут себя злокачественные.
— Как это так?
— Как бы вам объяснить… Это доброкачественная опухоль, которая маскируется под онкологию. Полный вроде бы бред, да. Но нам так объяснили в Ростове. Объяснили и сюда отправили за подробностями.
— Как это — маскируется?
— За год похудел на пятнадцать килограммов. Температура. Постоянное недомогание. Опухоль медленно растет. Но онкоклеток нет. В Ростовской области таких два случая, включая наш. Поэтому мы здесь.
Рядом с нами женщина в рыжем парике. Достала из сумочки бумажку, написала на ней что-то красной ручкой и протянула девушке:
— Если вам нужно где-то остановиться в Москве, позвоните мне. Меня зовут Жанна. У меня родители из Ростова.
Подошла наша очередь. Мы постучали в дверь и зашли к доктору:
— Здравствуйте, Антонина Андреевна. Это мы.
— Суперы? Заходите, дорогие. Садитесь. Как раз вашу карту принесли минуту назад.
На столе у нее стояло еще больше цветов, чем было. Она листала карту, кивая головой написанному. Еле слышно читала заключения своих коллег, вставляла между их строк свое «да, да», будто разговаривая с текстом. Потом закрыла карту, повернулась к нам, сложила ладони лодочкой, как буддийский монах, и улыбнулась своей широченной улыбкой Чеширского Кота:
— Имею честь оказаться первым в вашей жизни человеком, кто скажет, что у вас теперь уже абсолютно точно рак. Лимфогранулематоз. Рак лимфатической системы. Как я и предполагала. Это лимфома Ходжкина. Несколько лет назад эту болезнь считали чисто гематологической. Не так уж давно классифицировали как вид онкологического заболевания. Несмотря на это «не так уж давно», изучена лимфома Ходжкина подробно. Статистика — в пользу жизни, а не смерти. Но сразу вам честно скажу, что случаи, когда организм человека почему-то не реагирует на лечение разных лимфом, в том числе и лимфомы Ходжкина, конечно, есть. Так как я всю жизнь занимаюсь кровью, случаев таких я знаю немало. Но случаев, когда люди вылечиваются, я знаю гораздо-гораздо больше. Вам налить воды? Вы побледнели.
— Нет, спасибо. Продолжайте.
— Вы, ребята, меня не подвели. У Юли чистая брюшная полость. Здоровый костный мозг. Рак строго локализован в грудной клетке. Метастаз нет. Это хорошо. Это очень хорошо.
— А что плохо?
— Плохо то, что раку, не два дня. Размер опухоли не очень дружелюбный.
— А сколько моему раку?
— Точно сказать сложно. Года два, по моим оценкам. Слава богу, что не три.
— Кошмар. Ни одного признака не было до того, как вспухла шишка и начался кашель. Мы и подумать ни о чем плохом не могли.
— Вы должны благодарить и эту шишку и кашель. Потому что бывает так, что узел вылезает уже ближе к четвертой стадии — у вас она вторая, причем вторая с буковкой «А», не с «Б». Бывает, что кашель начинает душить, когда лечиться уже совсем сложно — вам он намекнул на проблему уже сейчас. Понимаете, Юль?
— Антонина Андреевна, откуда эта болезнь у меня вообще взялась? В тридцать-то лет? Я всю жизнь стараюсь правильно питаться, большую часть жизни прожила в относительно чистом подмосковном городе. Или это наследственность плохая? У меня только что мама от рака груди успешно лечилась.
