— Зачем?
— Не знаю, за компанию.
— Нет, не надо. Что за глупые жертвы? Я пошла. Запомни меня такой.
— То, что у тебя в голове, нравится мне ничуть не меньше того, что на ней.
Юля подстриглась. Совсем коротко, как мальчишка. Мы прошлись по магазинам, купили несколько шапок и симпатичных платков: очень скоро они ей понадобятся. Потом зашли в ресторан, решили заесть стресс вкусной итальянской едой:
— Как хорошо, Ром, что никому из нас не пришла в голову мысль купить парик.
— Как это не пришла? Мне пришла.
— Шутишь?
— Понятно, что ничего пошлее парика нет. Но если речь идет, например, о розовом каре, как на японских школьницах в гольфах, то я не против: парик так парик.
— Представь, в таком ходить по больнице… и в гольфах.
— Только в таком виде и нужно ходить по больнице. Особенно по этой. Хоть какой-то признак жизни появится на двадцать три этажа скорби.
— Как думаешь, Ром, на Каширке случаются интрижки и романы?
— Очень надеюсь, что случаются. Очень надеюсь, что кроме болезни на Каширке хоть что-то между людьми происходит.
* * *
Через две недели после начала химиотерапии Юля, принимая душ, заметит, что ее волосы осыпаются, как умирающие поздней осенью листья. Она возьмет машинку и сделает себе ирокез, о котором с детства мечтала. Еще через неделю, не дожидаясь, когда на голове останется три волосинки, мой брутальный Уотти Бьюкэн побреется налысо и станет трогательной и невинной Шинейд О’Коннор.
Кто бы мог подумать, что лысые женщины могут быть такими привлекательными и сексуальными.
Я влюблюсь в свою жену во второй раз. Как будто заново.
27
Юля переехала на Каширку. Как будет реагировать ее организм на химиотерапию, никто не знал. Как скоро она сможет вернуться домой — никто не знал. Сколько мы тут пробудем безвылазно — никто не знал. Поэтому подготовились мы на всякий случай капитально. Привезли одежду, постельное белье, посуду, воду, ноутбук с фильмами, модем для доступа в Интернет, в который Юля ни разу не выйдет, любимые сладости, к которым она не прикоснется. В палате на двадцатом этаже, куда поселили мою жену, было две кровати. Вторая кровать, к счастью, была не занята. Я приоткрыл балкон, снял ботинки и улегся в постель:
— Что ты делаешь, Ром?
— Устраиваюсь. Располагаюсь. Чувствую себя как дома. Я буду ночевать здесь, с тобой.
— Не думаю, что это хорошая идея. Вернее, она отличная. Но тебя же наверняка выгонят со скандалом.
— Никто. Ни один человек. Никакая сила меня не поднимет с этой кровати и отсюда не выгонит. Я остаюсь с тобой. Здесь.
— Самонадеянное заявление.
— Нет.
В палату зашла нянечка, увидела меня, попыталась было сделать замечание, но я посмотрел на нее с такой любовью, что замечание растаяло у нее во рту, как шоколадная конфета. Проглотив конфету, она вдруг сделала предложение, от которого было бы странно отказываться:
— Молодой человек, вам, может, матрас принести? Или вы прям так спать будете?
— Как вас зовут?
— Лариса. Викторовна.
— Лариса Викторовна, я вас обожаю.
— Ой.
Юля принялась разбирать вещи. Доставала одежду из сумки, раскладывала ее в шкафу:
— Ну вот, мы только пришли, а ты уже с нянечками заигрываешь.
— Ты же спрашивала про интрижки на Каширке…
Нянечка вернулась с матрасом и новой подушкой. Отдала все это добро и предупредила, чтоб я не смел таскать в больницу цветы. Цветы здесь почему-то строго запрещены. Но больше никаких запретов не было. Я еще раз на всякий случай признался ей в любви.
Так я легализовался в Блохинвальде. Хочешь — ночуй. Хочешь — живи. Специфика болезни онкологических пациентов такова, что родственникам фактически разрешается находиться с больными двадцать четыре часа в сутки. Нужно только успеть попасть в здание до восьми вечера. После восьми двери закрываются. Войти и выйти не получится.
Юля ушла к лечащему врачу дооформить документы, прочитать протокол своего лечения, подписать карту. Я решил прогуляться по больнице, познакомиться с нашим новым домом поближе. Дом этот был невероятных размеров. Это был даже не дом, а целое государство в государстве со своей не очень хорошо развитой, но инфраструктурой: здесь продуктовые магазины, бутик со шляпами и париками (розового каре, к сожалению, не оказалось), палатка со свежевыжатыми соками, аптека, магазин со спецодеждой для медиков, книжная лавка. Небольшим аппендиксом располагается кафе «Гавань», которое по слухам, держат родственники высокопоставленных врачей больницы. Кафе это почти всегда было забито, как бары в пятницу вечером. Оно и понятно: бесплатная еда, которой пациентов кормят на Каширке, — это в основном преступление против человечности. Завтрак — вода, позиционируемая как каша. Обед — вода, позиционируемая как гороховый суп. Ужин — соленый мягкий огурец в воде, позиционируемый как картофельное пюре. Не очень понятно, на чьей совести больше трагедий — халатных врачей или поваров Блохинвальда.
Побродив по больнице, я поднялся на наш этаж. Юля еще не вернулась, вероятно, застряла в одной из бесконечных очередей. Я решил подождать ее в коридоре и сел в кресло возле процедурного кабинета, стал ковыряться в телефоне. Вдруг низкий густой мужской голос откуда-то сверху:
— Блин. Новенький что ли? Тебя я тут раньше никогда не встречал.
Я поднял взгляд и обмер. Надо мной стоял парень лет тридцати пяти с двумя головами. Одна была нормальная на том месте, где у человека обычно находится голова. Вторая — как будто выросла из шеи, сбоку. Этой второй головой была опухоль размером с футбольный мяч. Действительно большая, красная, с выпирающими венами. Мне очень хотелось соблюсти приличие, сделать вид, что передо мной не человек с двумя головами, а просто человек. Но ничего поделать я с собой не мог. Испуг и недоумение поселились у меня на лице:
— Что, простите?
— Ничего, новенький, ничего. Не пугайся. Она не кусается. Кусает только меня.
— Я не новенький. Я здесь с женой. Она сегодня легла.
— Лимфогранулематоз?
— Он. Да. Лимфома. Ходжкина.
Парень был в спортивных штанах, домашних тапочках и кожаной куртке, надетой на белую майку-алкоголичку. Он подсел на соседнее кресло и протянул руку:
— Игорь.
— Рома.
— Приятно, блин, до беспамятства.
— И мне. Извините, что я так отреагировал.
— Ничего страшного, так все в первый раз на меня реагируют. Я сам иногда так реагирую, когда в зеркале себя вижу. Мужик с футбольным мячом в шее. Не каждый день такое увидишь. Хотя я-то вижу каждый.
