Воронцов обошел контейнер. Тяжелая металлическая дверь с запорами была раскрыта. Рослый парень лет двадцати семи, в подвернутых резиновых сапогах, потертых джинсах с широким офицерским ремнем да в тельняшке склонился над картонной коробкой, вытаскивая оттуда банки с тушенкой. Он стоял к следователю спиной и его не видел. Ничего не объясняя, Воронцов схватил парня за плечо, рванул на себя, разворачивая, затем толкнул на дверь и тотчас приставил к его щеке пистолет.
Микола здорово испугался, это было хорошо видно по его побелевшему лицу.
– Уголовный розыск, – наслаждаясь эффектом, представился Воронцов и улыбнулся. – Следователь прокуратуры Воронцов.
Парень с ужасом косился то на пистолет, то на лицо Воронцова. Появление вооруженного и очень агрессивного человека было для него настолько неожиданным, что он даже не пытался выяснить, в чем должен признаться.
– Ты Хамарин? – уточнил Воронцов.
Парень кивнул.
– Тогда руки за голову и пошел в дом.
Микола с трудом повернулся к следователю спиной, словно его тело вдруг одеревенело. Старательно прижимая ладони к затылку, словно это могло уберечь его от нечаянной пули, он поплелся к крыльцу. На первой ступеньке он споткнулся и упал. Пока поднимался на ноги, Воронцов свистнул участковому и медику.
Дом Миколы был еще молодым и крепким. Внутри пахло свежей краской, по полу были разложены тростниковые дорожки, в проемах между комнатами вместо дверей колыхались желтые шторки.
Воронцов поднял палец над головой и будто нарисовал им круг. Довбня понял смысл этого жеста быстрее участкового и тотчас кинулся осматривать комнаты. Он очень надеялся, что вот-вот труп будет найден и скандал удастся замять. Участковый, чтобы не наступать медику на пятки, вышел во двор, но так как хозяйство у Хамарина было совсем еще слабенькое и осматривать было нечего, быстро вернулся в хату.
– Ничего, – сказал он Воронцову.
Воронцов толкнул Миколу в самую большую комнату, где стоял непрактичный для деревни сервант, заставленный стеклянными рюмками и салатницами из дешевого хрусталя, диван с креслами и каркас детской кроватки без постели и матраца, похожий на большую птичью клетку. На стене рядом висела желтая бархатная скатерть с бахромой, на которой были изображены прыгающие олени.
– Садись, – сказал Воронцов Миколе, кивнув на кресло.
Микола, погруженный в хаос своих мыслей, не понял, что от него требуется, и участковому пришлось хлопнуть его по плечу. Микола, голова которого была наполнена бог весть какими мыслями, предпочел бы стоять, чем сидеть, так как колени его сразу стали подскакивать, как моторные цилиндры. Тщетно он пытался их успокоить, соединив вместе и опустив на них ладони.
Воронцов, не мудрствуя лукаво, вел себя так, как привык, пользуясь отработанными и зарекомендовавшими себя методами. Он принялся расхаживать по комнате, выдерживая паузу, необходимую для того, чтобы задержанный успел вспомнить все свои малые и великие грехи, совершенные за прожитую жизнь. Тут, отдернув занавеску, словно конферансье, зашел Довбня с кислым лицом и отрицательно покачал головой.
– Где ты был вчера днем? – спросил Воронцов Миколу.
– Днем? – писклявым голосом переспросил Микола: напряженные из-за тяжелых размышлений голосовые связки неожиданно дали петуха.
– Да, днем. Перечисляй по часам – где был, что делал.
Спокойный, даже доброжелательный тон следователя немного успокоил Миколу. Беспрестанно поглядывая на участкового – свой как-никак, упрягинский! – он проговорил:
– В одиннадцать я в городе был, в больнице. Потом на рынок заехал, а оттуда уже домой.
– Что ты делал в больнице? – спросил Воронцов.
– Жену навещал. Она у меня на сохранении лежит. Я ей лекарства отвез.
– А на рынке?
– Затоварился.
– Продал что-нибудь?
– Да что я продать могу? У меня на продажу нет ничего, – более твердым голосом ответил Микола и даже усмехнулся, словно иронизируя по поводу своей бедности.
– Что ж ты, до города порожняком ехал? Даже мешка картошки или яблок не прихватил?
– Порожняком, – кивнул Микола. – Картошки у меня самого мало. А яблоки… Какие в этом году яблоки?
Воронцов остановился посреди комнаты, рассматривая свисающую с люстры липкую ленту, покрытую неподвижными мухами.
– Значит, ты затоварился и поехал в Упрягино? – уточнил он.
Микола начал ерзать, раскачиваться из стороны в сторону, словно у него вдруг нестерпимо заболел живот. Лицо его выражало муки продвижения к правде. Воронцов догадался, что Микола созрел и готов «расколоться». Помогая ему в этих тяжких родах, Воронцов повернулся к нему лицом, широко расставил ноги и сунул руки в карманы брюк. Его фигура выражала волю и справедливость.
– Так что ты хочешь сказать?
– Товарищ следователь! – наконец прорвало у Миколы. – Я вам скажу правду! Ну, сколько я этого товара набрал? Коробку шпротов, сто плавленых сырков, двадцать пять бутылок водки да десяток пачек порошковых супов. Все остальное подорожало, я даже брать не стал. Ну, возьмут у меня все, что привез. Сколько мне того навара останется? Копейки! Я и так самую малость в цены добавляю. Чтоб только на бензин хватило да на лекарства. На прошлой неделе жене двенадцать рецептов выписали! Где мне такие деньги взять? Вот что у меня есть… Вот вся наличка, мамой клянусь!
С этими словами он вскочил на ноги, сунул руки в тесные карманы и стал вытаскивать мятые мелкие купюры. Зажав их в кулаке, он протянул руку Воронцову.
– Забирайте! Забирайте! – громко крикнул он, начиная терять самообладание и скатываться в истерику. – Продукты можете забрать! Все забирайте…
Его голос задрожал, глаза заблестели. Воронцов вдруг быстро шагнул к Миколе, крепко сжал его руку с купюрами и влепил ему пощечину. От толчка Микола сел в кресло, растерянно хлопая полными слез глазами.
– Эти поганые деньги, – произнес Воронцов, склонившись почти к самому лицу Миколы, – ты будешь предлагать уркам в камере, чтобы они пореже окунали твою харю в парашу. Понял?
Реакция Воронцова была столь неожиданно грубой и жесткой, что не только Микола, но даже участковый и Довбня притихли и потупили очи, будто тоже были в чем-то виноваты.
– Ты что думаешь? – продолжал объясняться Воронцов. – Следователь из областной прокуратуры приехал в эту загаженную деревню ради твоего вшивого бизнеса? Ради твоих шпротов и супов?
Было видно, что Микола утратил способность что-либо понимать. Это было видно участковому и медику, но только не Воронцову.
– Труп где? – разделив слова долгой паузой, спросил Воронцов.
– Ка… какой труп? – заикаясь, переспросил Микола.
Воронцов выпрямился, шумно, через нос, вздохнул и снова принялся расхаживать по комнате.
