– Память, – взял фляжку Иван Антонович и неуверенно понес ее ко рту.
– Ладно, когда обменяемся?
– Сейчас. – Сапожник скрылся в подсобке и вернулся уже в пальто. – Вы же на машине? Ну, поехали, здесь рядом.
* * *
В правой руке Иван Антонович держал фляжку, в левой – слиток платины, и то и другое влекло его попеременно.
– Вот здесь сверни, – указал он Олегу, не отрываясь от своих сокровищ.
«Четверка» въехала через низкую арку в неосвещенный двор, медленно преодолевая кашу из мокрого снега.
– Этот подъезд, – сказал Сапожник. – Сейчас за ключами зайду и спущусь.
– Платина, – напомнил Вова, с заднего сиденья.
Не в силах с ней расстаться, Иван Антонович помучился сомнениями и мотнул головой, приглашая идти вместе. Все трое начали нелегкий подъем по высоким ступеням узкой лестницы. Первым шел Сапожник. На третьем этаже он остановился с тяжелой одышкой. Никакой свет не проникал через слой грязи на вытянутых, словно бойницы, окнах, и одинокая лампочка с другого этажа непонятно какими путями освещала исписанные стены. Перед дверью Иван Антонович передал фляжку Вове и, выбрав из большой связки ключ, открыл замок.
– Проходите, мне еще весы надо отыскать.
Пол скрипел под ногами Ивана Антоновича, пока он не скрылся в конце коридора. Прихожая выглядела жалко. Фрагменты синей краски в рост человека и побелка в трещинах до высокого потолка. Лампочка без плафона. Доска с гвоздями вместо вешалки. Трюмо, мечтающее однажды рассыпаться и покинуть это место. Пустые бутылки в несколько шеренг на полу вдоль стены.
– Пропивает, что ли, все? – шепнул Олег Вове, и тот, пожав плечами, заглянул в раскрытые двери зала.
Там на длинном столе во мраке стояли бутылки и тарелки, пахло перегаром и затхлым табачным дымом. Уличный сквозняк играл с грязной белой занавеской, будто Вова помешал празднику призраков и они поспешили раствориться, оставляя за собой холодный ветер.
– Уходим, – меняя фляжку на аптечные весы, сказал Иван Антонович.
* * *
На улице Сапожник, не выбирая сухих мест, прошел по лужам, направляясь к холму в середине двора, где стоял вросший в землю бетонный козырек.
– Бомбоубежище, – пояснил он. – Ключи только у меня.
Стальная дверь открылась, недовольно прогудев петлями, Иван Антонович начал спуск по ступеням и быстро исчез в темноте. Снизу забренчали ключи, открылась еще одна дверь.
– Пещера Али-Бабы, – сказал Олег и, достав бензиновую зажигалку, осветил путь.
Судя по пронзительному звуку, внизу Иван Антонович вкручивал лампочку в патрон. Неяркая сороковаттка осветила подвал: трубы вдоль бетонных стен, источавших лютый холод, и старый столик с потрескавшейся эмалью.
– Ждите здесь, – сказал Сапожник, выпуская пар изо рта, и исчез за очередной дверью.
– Зачем ему эта платина так нужна? – шепотом спросил Олег.
Вова промолчал, не зная ответа.
В руках Ивана Антоновича, когда он вернулся, была фанерная коробка для посылок. Он спиной толкнул дверь, но Вова успел увидеть за ней широкую комнату со стеллажами.
– Даю по весу, как договаривались. Килограмм золота за ваши полкило платины. – Сапожник поставил коробку на стол и сделал изрядный глоток из фляжки. – Взвешивай сам, Кит, чтобы без обмана.
– Не жалко золота? – спросил Вова, выбирая стограммовую гирьку.
Иван Антонович проигнорировал вопрос, открывая коробку. Потом зачерпнул золото и, сжимая горстью в большом кулаке, выложил на стол. В кучке оказались кольца, цепочки, серьги, даже золотой зуб.
– Вот этого нам не надо, – убрал зуб Вова, начиная взвешивать, приседая у стола, чтобы разглядеть баланс весов.
В следующей горсти оказалась маленькая золотая пластинка, и Вова снял ее с чашки.
– Че-то легкая слишком.
Сапожник без споров бросил ее обратно в коробку.
– Это откуда все? – спросил Олег.
– С мертвецов. Не мешай, – буркнул Иван Антонович.
Обмен продолжался, и Вова с Сапожником все чаще спорили.
– Часы не надо, они не целиком золотые.
– Дурак ты, Кит. Это же «Буре», антиквариат, они еще дороже.
– Я бы взял, – вставил Олег, и Вова заткнул его уничтожающим взглядом.
На семистах граммах мозг отказался верить, что золото – дешевле платины. Сороковаттка, казалось, светила ярче солнца, а в зимней одежде стало жарко.
– Чего ты мне эти бусы все время подкладываешь? Не нужны мне эти стекляшки.
– Это драгоценные камни.
– Конечно. Дай я сам посмотрю, чего ты там выбираешь похуже?! – почти кричал Вова.
Иван Антонович, смеясь, протянул ему свою фляжку. В ней оказался коньяк.
– Утихомирься, Кит. Все, килограмм.
– Куда положить-то? – в наступившей тишине спросил Олег.
– Куда хотите, – закрывая коробку, хмыкнул Сапожник и исчез за дверью.
Золото пришлось распихивать по карманам.
– Как конкистадоры, – улыбнулся Олег.
– А мне нормально, – серьезно ответил Вова.
Боясь рассыпать сокровища, они аккуратно поднялись по ступеням вверх и остановились, чтобы попрощаться с Сапожником.
– Зачем она тебе? – напоследок спросил Вова.
– В память о Давиде Исааковиче, – светясь от счастья, как будто провернул самую выгодную в жизни сделку, с глупым торжеством ответил Иван Антонович. – Он перед смертью только об этой платине и говорил.
«Четверка» завелась и выехала из двора, врезаясь в поток талой воды на улице Победы.
– Вот это повезло! – рассмеялся Вова.
– Что за Давид Исаакович? – спросил Олег.
– Понятия не имею. Да и какая разница – килограмм ювелирки ни за что ни про что.
– Только теперь надо придумать, что с ней делать, – понимая, кому достанутся эти проблемы, отозвался Олег.
Палка
Друзья готовили Лешке сюрприз, но какой, не говорили. Ему исполнилось шестнадцать, он был пьянее всех, и ему было очень интересно, что за тайну скрывают от него остальные. Выпивка кончилась, и они выкатились из подъезда на мороз. Санек увидел у помойки склад не распроданных к Новому году елок. Они растащили их, оставляя на льду дорожки из иголок, и принялись отрывать ветки, пытались сломать маленькие деревца о колено, ставили на бордюр и, прыгнув, с треском ломали. Лешка не понимал, зачем это, но тоже участвовал. Было весело. Когда у каждого в руках оказалась палка, Руслик достал из-под куртки монтировку, и они пошли по дворам.
Первым встретился мужик в дубленке и ондатровой шапке. Каждый хотел ударить первым, и получилось много крови. Ондатровая шапка досталась Лешке в подарок, а тулуп был всем велик: его повесили на турник в соседнем дворе и били по нему палками, пока из окна им не пригрозили милицией. Они пошли дальше и увидели на лавке одинокого пьяницу с бутылкой водки. Пьяница почти спал, и его можно было не бить, но это их не остановило. Добытое спиртное испарилось, не пройдя и круга. Прямо на них вышел еще один пьяный. Лешка в честь дня рождения начал первым и вложился в удар. У этого оказался недопитый портвейн.
