– С кем ты была, признавайся? Я не шучу, – повесил я пальто и встал между ней и ее отражением.
– Ну, хватит, Отелло, – положила она свои руки мне на шею и обняла. – Я страшно голодна.
– Тогда сразу в спальню? – Я тоже почувствовал голод.
– В смысле я хочу есть, запах жареного мяса разбил мне сердце во второй раз, – прошла она в ванную.
– А когда был первый?
Шум бегущей воды унес мой вопрос.
– Что за блюдо ты приготовил? – выключила воду.
– Мясо на двоих, – погасил конфорку.
Через несколько минут, милая и вечерняя, вошла Фортуна. Она сразу засунула нос под крышку и закрыла глаза от радости: «Какое счастье, что я не вегетарианка».
Я достал из холодильника бутылку красного и откупорил.
– А что за праздник сегодня? – приготовила бокалы жена.
– День мяса, – разлил я красную жидкость по формам.
– Заело тебя на этом мясе? Давай что-нибудь поинтереснее.
– День независимости мяса.
– Сегодня, кстати, день рождения одного известного поэта. Знаешь, о ком я? – подняла руку со стеклом Фортуна.
– Догадываюсь. Давай без мертвых как-нибудь, а то мне кажется, что нас уже здесь трое, – коснулись берега наших бокалов.
– Раньше ты любил его стихи, даже цитировал мне.
– Какой бы крепкой ни была любовь, на троих не сообразить, – наполнил я свой рот вином.
– Я, ты и жареная корова, – предложила альтернативу жена и тоже сделала глоток. – Куда сегодня наши гости ходили? – поставила на стол она свой бокал.
– В Кунсткамере были, сказали, что хотят пораньше лечь спать, – вытянул я ноги под стол и откинулся спиной на кухонный уголок, не выпуская из рук вино.
* * *
– Как они тебе показались? – обняла меня Фортуна. – Что-то они холодно стали со мной общаться. Ей-богу, как полуфабрикаты.
– Гости как гости, уже надоели. Может, это из-за того, что я им сказал, что ты спишь с соседом, – утонул я в шелках ее волос.
– Вот идиот. Зачем? Не мог соврать что-нибудь? – положила руку мне на живот жена и улыбнулась.
– Хочу, чтобы быстрее уехали, – разглаживал я ее волосы. Как-то нехорошо они влияют на наш сексуальный климат, – вспомнил я купола Беллы.
– Значит, это у нас акклиматизация, а не у них, – грела своей щекой мою грудь Фортуна.
– Ты знаешь, что Белла мышами занимается? – чувствовал я ее горячее дыхание.
– Да, у нее даже с собой есть несколько, – подняла она голову и посмотрела на меня, как на кота, который должен их поймать.
– Том, – перевел я радостно стрелки, – тебе Джеррей из Москвы привезли.
Комок шерсти вздрогнул в глубине кресла и подал звук.
– Не рычи, дичь в соседней комнате и на ней ставят опыты, – вздохнула Фортуна.
– Думаю, ему не понравится. Он же никогда не имел дела с живыми мышами, – погасил я настольную лампу и обнял жену сзади.
За стеной была слышна возня от любовных прелюдий. Трудно спать, когда за стеной кто-то занимается любовью. Это тоже надо уметь переспать.
– Мыши? – поцеловал я жену. – Постучать им?
– Не надо, еще подумают, что мы завидуем. У тебя есть чем ответить? – повернулась ко мне спина.
– Обижаешь, – положил я ее руку себе на член, и он медленно начал твердеть.
– Ого! – воскликнула она.
– Если вы встретили в своей постели мужчину, не пугайтесь, возможно, эта встреча не случайна.
Торт Захер
Я вышел на балкон. Было довольно прохладно, захотелось даже что-нибудь накинуть, например, чьи-нибудь объятия. Но они остались где-то в спальне. Возвращаться не хотелось, к тому же придется будить.
Холодно. Жизнь – как насилие над самим собой, к нему привыкаешь. Кому-то кажется, что оно даже способно приносить удовольствие, но мы не удовлетворены на все сто, даже на семьдесят, и не будем, иначе не были бы людьми. Какой-то мелочи не хватает, огромной мелочи, величиной с серебряную монету в ночном небе. Я бросаю в лицо луне окурок, не попадаю, он остается мерцать в пепелище угасающих точек. Посмотрел на часы: поздно. Поздно смотреть на звезды. Взгляд перебирается на огни менее претенциозные, бытовые. Кто-то еще не спит в домах напротив – луноходы. Гулкие одинокие тени асфальта: кого-то еще по улицам носит – недоноски, по самому дну колодца вымершего двора – подонки. И я, слоняюсь одним из них, из угла в угол – слон-уголовник. Таких не берут в зоопарк, буду гнить в одиночной камере космоса.
Закурил еще одну и увидел напротив, в соседнем доме, еще одного лунохода. Он тоже курил. Мне показалось, что он видит меня. Это мне не понравилось, я выбросил окурок вниз и зашел обратно в тепло. Взял кулинарную книгу и открыл, выпал Торт Захер. Я записал:
Судьба Прохора была среднестатистична и пятидневна: жена, телевизор, работа. Жизнь. Задолбала. Долбала и жена своей любовью. Она вместе с жизнью стала уже чем-то единым, опостылевшем, родным и необходимым.
Юным Прохора трудно было назвать, ночи его стали беспокойнее и длиннее, гораздо длиннее тех, что в молодости, когда достаточно было закрыть глаза, чтобы скоро увидеть утро. Лицо обветрилось временем и помрачнело от вредных привычек, позвоночник просел, желудок растянулся и выкатился. По ночам не спалось, он выходил на балкон и много курил, кидая окурки в пепельницу неба, где они замирали, тлея мерцающими огоньками. Никого, только он и полное бледности, испитое, с синяками лицо луны. В сумерках души напрашивался лай. Прохор не любил тишину, потому что она особенно явно давала ему ощутить, как что-то упрямо возилось в хворосте его ребер и пыталось выбраться наружу. Сердце шалило. Его стало много, и оно требовало расширения жилища. Он же, будучи человеком неорганизованным, но тщеславным, не знал как его успокоить, пил. «За хер я ел этот торт после всего, теперь весь в сомнениях: себе оставить или наружу. За хер вообще мне такая жизнь», – думал он, не представляя, как бы ее, жизнь, сделать более осознанной и творческой. Выйдешь на балкон ночью, закуришь, посмотришь на небо. Оно чистое и звездное, только Луна затылком. Она равнодушна к вредным привычкам, вот если бы вместо Луны было влагалище, одинокое и недосягаемое, как звезда, меньше было бы ревности, скандалов, измен, самоубийств, вышел бы перед сном, вздрочнул и спать.
Отбивные
– Вчера смотрел бокс, – закурил я сигарету и бросил пачку на стол.
– Ну и что? Ты же знаешь, что я не люблю бокс, но еще больше, когда ты ку- ришь на кухне, – достала она себе из той же пачки.
– Бой был забавный, то прыгали, то обнимались, то один сверху, то другой. Я подумал, что это очень похоже на нашу жизнь, если ее сжать до пятнадцати минут этого боя, – дал я ей прикурить.
