– Все так и есть, Гела права, – уже сидели мы верхом, каждый в своем седле. – Не знаю, почему людей так привлекают чужие страдания?
– Своих нет. Бесчувственность. Желание почувствовать хоть что-то.
– Садо-мазо? – пересекли мы Юсуповский сад.
– Ага. Бей меня, бей, – рассмеялась Белла. – Некоторым только боль может вернуть какие-то чувства, – стегнула она плеткой коня.
Белла говорила с таким азартом, что на мгновение плетка в ее руке показалась мне на своем месте.
Конь ее взвился, мы вырвались из сада и кони понесли нас по Садовой в белую-белую ночь. Часто именно ночью происходят сексуальные революции. А Питер город революционный. Стрелки ожиданий, тонны объятий, кучки поцелуев тут и там до неузнаваемости преображает улицы, площади, скверы и набережные. Пройдешь днем в том же месте и не узнаешь. Всё иначе, всё иначе.
Мы скачем вдвоем в погоне за неуловимой романтикой ночного Петербурга к Большеохтинскому мосту. За окном подсознания уже достаточно темно, но город замечательно подсвечен самой ночью. Свечи тут и там, опоры и башни горят радостным электрическим пожаром.
– Напоминает Тауэрский в Лондоне.
– Верю, потому что никогда не был в Лондоне.
– Зачем вам Лондон, у вас есть Питер.
Кони несут нас дальше по набережной к Стрелке Васильевского острова. Ростральные колонны, словно стрелки массивных часов, показывают одну и ту же полночь. Другая полночь еще впереди.
– Это что?
– Биржа.
– Напоминает огромный кафедральный орган. Белые колонны, как трубы.
– Никогда не думал… Звучит музыкально.
– Но где же музыка?
– В ожидании Баха. Остальные просто не потянут. Нам надо торопиться, если мы не хотим застрять на этом берегу.
– Мы не хотим, – перешла Белла с рыси на галоп. Кони пересекли Неву по Дворцовому мосту и спустились к центральной площади. В самое сердце. А в сердце мраморный кол.
* * *
На дворцовой площади было безлюдно, даже слишком. Эхо копыт разносится от здания к зданию, цокот мечется в каменном мешке. Стены, перебивая друг друга, сплетничают о нас двоих. Наконец весть дошла до Зимнего дворца: «Цыц». Кони под нами встали как вкопанные, Сам оглядел нас ледовито, но ничего не сказал. Молча, по-зимнему благословил. Будто запоздавшие посетители парка аттракционов, мы прокатились еще дважды на лошадках очередной дворцовой карусели вокруг Александрийского столпа и выехали с площади в сторону набережной. Дворцовый уже развели, и теперь он, свободный, мог принимать в разомкнутые объятия корабли и баржи. Те медленно шли против мощного течения реки, никому не было до них дела, в гранитных условиях провозглашенной монархии это выглядело демократично.
Неожиданно лошадь под Беллой споткнулась. На то была причина. Рядом, взобравшись на скалу, под Медным всадником громко заржал бронзовый конь. Он встал на дыбы, собираясь перепрыгнуть Неву, будто Петру нужно было срочно к своему другу Меньшикову, дом которого располагался напротив на другом берегу.
– Медные трубы в честь великого деда от Екатерины Великой, – сделал я широкий жест в сторону Медного всадника.
– Глыба! – влюбилась на секунду в императора Белла.
– Постамент для памятника сделали из гром-камня, найденного на берегу Финского залива. Есть поверье, что пока памятник Петру находится на своем месте, с городом все будет нормально.
– Тридцать шесть и шесть, – засмеялась Белла и пришпорила своего коня. Я за ней, Медный всадник тоже было дернулся, но змея под копытами заставила его остановиться. Через минуту мы были на Исаакиевской площади. Два всадника замерли перед входом в собор. Кони тяжело дышали, выпуская из ноздрей пар словно паровоз перед отправлением.
– Будто время остановилось, – пыталась объять необъятное взглядом Белла.
– Сорок лет, и с четвертой попытки.
– Я думала, так долго и тщательно строят и перестраивают только в наше время, – улыбнулась Белла.
– Монферран сознательно не торопился, ему предсказали, что он умрет сразу по окончании строительства храма.
– Сбылось предсказание?
– Как видите нет, он жив до сих пор, – разменял я очевидное на невероятное. Зная, что архитектор скончался через месяц после открытия собора.
– Хотите вовнутрь? – спросил я Беллу.
– А пустят?
– Если только очень захотеть.
Белла без колебаний натянула уздцы. Конь под ней взвился на дыбы и заржал. Мне тоже стало смешно от такой дерзкой мысли. И вот, я уже раскачиваю ее на 93-метровом маятнике Фуко, а она, запрокидывая голову, витает в облаках в окружении святых и Богоматери кисти Карла Брюллова. Белла была в восторге манны небесной, ей нравилось чувство полета, нравилось наблюдать, как развиваются ее длинные волосы. Развитие их было стремительным. Девушка на шаре, на бронзовом шаре выглядела счастливее, чем у Пикассо, больше похожая на девушку, запущенную в космос на первом искусственном спутнике Земли.
– Сильнее, сильнее, – кричала она.
– Я боюсь за крышу, за вашу крышу?
– В каком плане?
– Двинется. – Я знал, что каждый час шар в пятьдесят четыре килограмма, на котором сидела Белла, сдвигался в сторону на тринадцать процентов.
– Не бойтесь. Другое дело, если бы мы качались вдвоем. Лучшие качели – качели вдвоем.
Мысли человека тоже становятся качелями, когда он живет с одним, а встречает другого. Покачиваясь в седле, мы подошли к «Астории». Во взгляде Беллы я прочел, что о ночи в «Астории» не может быть и речи. Она как мудрая женщина понимала, что дальше? Дальше всё. Прощай романтика, здравствуй постель.
Именно поэтому дальше был Невский. Ночью он хорош, не то что днем, людный, временами даже ублюдный. Ночью здесь не жалеют электричества, все освещено, все свято. Дома вывернуты наружу, их души нараспашку, витрины маленьких и больших тел сверкают яркими красками. Казанский собор пытается всех обнять. Раскинув крылья, он лишний раз напоминает, что дом тоже способен обнять. Дом Зингера – настоящий маяк, указывающий путь к спасению. Спасу на Крови, который вечно плывет по каналу Грибоедова к Невскому.
– Гостиный двор, – показал я Белле на длинное здание.
– Гостиный двор в ночи совсем не гостеприимен.
Действительно. Пара случайных прохожих, опоздавших на метро, и всё. Они проводили нас взглядом, словно последнюю электричку, последнюю конку.
– Давайте заскочим в «Метрополь» или в «Север», там дивные пирожные, – захотелось мне чем-то подсластить эту ночь.
– Пирожные вместо поцелуев? – звонко засмеялась Белла. – Угадайте, какие мои любимые?
