– Я бы хотел побывать на восточном. Надоело все, может, на море махнем?
– Что там делать зимой?
– Вот именно, что ничего.
– С тобой разве можно куда-нибудь поехать? Ты все время куда-то ускользаешь, вот и сейчас уходишь от темы.
– Ну что за бред.
– Совсем не бред. Мне кажется, я тебе надоела. И это бросается в глаза.
– Не начинай. Хватит опять говорить эту ерунду, – начал я стягивать с нее платье.
– Я все время говорю ерунду. – Она не сопротивлялась. Я зажал ее губы своими, и, в конце концов, рот ее поддался уговорам и раскрылся.
Кровать поскрипывала всякий раз, когда мы поворачивались, чтобы крепче обнять друг друга. Я чувствовал, как ее пальцы впивались в мою голую спину. Не придавая значения тому, чего же в них было больше, ненависти или любви. Последнее ушло далеко, нас связывало уже что-то другое, нечто большее, чем просто любовь. Подобно этой скрипучей койке, в которой мы укрываемся одной кожей, переживаем одной на двоих слюной, склеенные чудовищной необходимостью.
– Я не могу с тобой так больше, – вновь начала Фортуна.
– Ты знаешь, я тоже.
– Давай поменяем позу.
Оладьи из кабачков
Утро разбило все окна. Птицы гнездятся в ушах. Жирное солнце можно мазать на хлеб вместо сливочного масла. Весна терлась о стекло капелью.
– Я тебя люблю, – прокралось мне в правое ухо.
– Что ты такое говоришь? Тебе что помолчать не о чем?
Чувство вины, видимо, мы оба его испытывали тем утром, оно как теннисный мячик, прыгает от одного к другому. Сначала внушаешь его человеку, когда тот ошибся, потом испытываешь, за то, что внушал слишком грубо.
– Я тоже тебя люблю, – поцеловал я жену сонными губами.
– Хочешь, сделаю тебе оладьи из кабачков.
– Может лучше массаж?
– Давай вечером. – Она ловко оставила постель и ушла в ванную. Услышав звуки душа, я откинул одеяло ладонью и стал размешивать ингредиенты своего лица. Наконец сон был сброшен, но вставать не хотелось. Вскоре вернулась жена в длинной белой рубашке и с мокрыми волосами. Она забралась на меня верхом, нагнулась и попыталась поцеловать в губы.
– Неужели ты будешь есть этот суп?
– Я люблю твою щетину, – прикоснулась Фортуна к моей щеке. От нее пахло свежими цитрусами. – Любовь проверяется утренними поцелуями.
– А что проверяется вечерними?
– Вечерними она усугубляется.
– Может, еще поваляемся?
– Нет. Не могу. У меня сегодня семинар, потом заседание кафедры в университете.
– Какая тема заседания?
– «Что вы думаете о сексе?»
– И что вы думаете о сексе?
– Я думаю: с этим надо кончать.
– Пожалуй, вы правы, кончать без него – удел одиноких.
– Вчера ко мне на работу заезжала Тереза. Она наконец рассталась со своим, ну и как всякой одинокой женщине спится ей паршиво. Я попыталась отогнать ее дурные мысли, но где там. Она же не слышит. Рыдает. Сегодня хочу заскочить к ней, так что задержусь.
– Думаешь, это окончательно? Они же сходятся по первому зову инстинктов.
– Не знаю. Она была без кольца, без сережек. Хотя я тоже так делаю. Даже удаляю номер из телефона, после ссор с тобой.
– Помогает?
– Как ни странно, очень.
– В подарках, видимо, собраны все обиды.
– Подарками они гасятся.
– Ты на что намекаешь?
– Давно их не было. Женщина без подарков вянет.
– Я знаю, что шопинг – лучшее средство от депрессий, но у тебя же все нормально вроде.
– Для профилактики.
– Хорошо, я выберу день. Так ты надолго?
– Как пойдет.
– Нет ничего печальней одиноких женщин.
– Думаешь, мужчины легче переживают одиночество?
– У них хватает ума понять, что если ты одинок, то ты не один – таких много.
– Что бы ты понимал в женском одиночестве. У женщин все иначе, когда им некому высказаться, плач их прячется внутри, скулит, как щенок. Видно, что он потерялся, теплый, преданный, напуган, тыкаясь в углы, он ищет ласки.
– Все ищут ласки, не только одинокие. Купи ей шоколадку. Это помогает.
– Шоколад у нее есть, она завела его сразу, после мужа, собачки и ребенка. Только сладкого в ее жизни от этого не прибавилось.
– Ох уж эти женщины! Вместо того чтобы быть сладкими самим, они почему-то ищут эту сладость на стороне. Они сами себя ни черта не знают и не понимают. Вот что ты про себя и про них знаешь?
– Знаю, что они любят.
– Кого любят?
– Да не кого, а что.
– Вот именно что все эти чувства к предметам любви в один прекрасный момент становятся беспредметными. Они не могут понять, что их счастье не может зависеть от других.
– Значит, мы не можем понять своего счастья?
– Да, выходит, не можете, если вам кажется, что счастье может зависеть от других, то вам показалось, это не счастье.
– Не счастье или несчастье? Я имею в виду слитно или раздельно? – проснулся в ней филологический инстинкт.
– Да какая разница! Кому-то надо раздельно, чтобы быть счастливым, кому-то вместе, чтобы несчастным.
– Какая жестокая у тебя формула любви.
– Дикая.
– Надеюсь, ты до вечера не одичаешь. Я пошла, – выскочило из кровати ее стройное тело и скрылось за дверью.
Кофе
Я смотрю на котлету. Она лежит голая, загорает под солнцем кухни.
– Это говядина? – спросил я Фортуну, пережевывая второй кусок мяса.
– Да, ты хотел свинину? – переживала по-своему Фортуна.
– Нет, я просто представил, как корова заходит ко мне в голову, в темноту, в рот, как в незнакомый сарай. Она боится этих оральных лабиринтов, идет на ощупь, а кругом только мясорубки челюстей, готовые в любой момент оттяпать ее плоть. В страхе одна ее нога проваливается между зубов, корова тянет ее изо всех сил и отрывает, уже без нее дальше движется медленно по пищеводу, как по пещере, ищет выход. Того гляди замычит.
– Может, тебе действительно надо стихи писать или сказки? Я смотрю, ты сегодня совсем без аппетита? Завари тогда кофе. У тебя хорошо получается.
Я любил варить кофе, его терпкий и ароматный запах успокаивает и настраивает мысли, как камертон. Кофе создает вокруг тебя маленький уютный Париж, по которому ты можешь бродить с сигаретой, с девушкой, с женой и, глядя в небо, штопать душевные раны Эйфелевой иголкой.
