– А где?
– Может там, – не нашел я чем ответить и показал в сторону дворца. – Прямо на столе у князя Григория Потёмкина-Таврического.
Вероника замолкла. Наверное, была голодна, а может быть, у нее была аллергия на рыбу. Я стал перебирать мозгами слова, где я мог ошибиться, а глазами – деревья. Все они уже сдались осени, разбросали листья и теперь стояли словно брошенные старики с кусками оставшейся листвы на голове. В беспорядке волосы, хаос в кронах. Кроны подсели и уже не могли давать прежнего заряда общему впечатлению, что молодые, что старые. Старые деревья сохранились в основном вдоль границ Таврического сада: дуб, липа, лиственница, девственница, – посмотрел я невольно на Веронику, – дуб, – классифицировал себя. – Есенин, – заметил я в глубине среди деревьев знакомый профиль. Нет, этот бы не растерялся. Хотя стихами сейчас не возьмешь, даже не удивишь. Музыка, другое дело. Я поклонился Чайковскому.
– Знакомы? – рассмеялась Вероника.
– Уже много лет. Хотите познакомлю?
– Спасибо. Семь лет музыкальной школы. Знакомы с детства.
– Кстати, в советское время этот парк назывался Детским. Здесь было полно аттракционов.
– Почему?
– Князь любил детей. Шутка.
– Неужели не любил?
– Когда? Он же любил Екатерину. Он был любимым аттракционом Екатерины Второй.
Так, в раздумьях о высоком и низком мы топтали осеннюю листву, пока не добрались до метро. На эскалаторе я стоял на одну ступень ниже Вероники, взгляды наши слились в один, мысли – в одну. Скоро стало понятно, что и желания тоже устремились к одному, едва она невинно спросила:
– Вы верите в любовь?
– Только когда занимаюсь, – так же невинно ответил я и привлек ее к себе. Метро становится чудным аттракционом, если вам там есть с кем целоваться. Мне было.
Клим
– Hola amigos! Que tal? – начал я по обыкновению пару на следующее утро. Зрители вяло улыбнулись и молчаливо поздоровались в ответ. Рабочий день запомнился свежими булочками с корицей и хорошо сваренным кофе. Удивительное сочетание, настоящий секс для тех, у кого его не было этой ночью. У меня не было. После пар я позвонил своему другу-художнику, который творил в мастерской неподалеку от университета.
– Привет, Клим. Как ты?
– Работаю.
– На чай можно зайти?
– Заходи, если не будешь отвлекать меня от работы.
– Не буду. Купить что-нибудь к чаю?
– Возьми водки, все остальное есть.
Хорошо, когда у человека все есть. Я любил самодостаточных людей, да и сам старался быть таким. Но быть и стараться – понятия очень далекие друг от друга. Я еще не был.
– Если ты с натуры рисуешь, то я не буду мешать.
– Я в натуре… рисую. Один я, сам себе натура. Хорошо, что позвонил, мне как раз нужно твое участие или сочувствие, даже не знаю, как назвать.
– Хорошо, буду минут через сорок.
– Давай, жду.
Всегда приятно иметь друга, который живет в центре города или хотя бы работает, что, в общем, для счастливых людей является одним и тем же. В частности, для Клима. Я шел к нему за куском своего счастья вдоль старинных домов – особняков, выдержанных в коричнево-серых тонах XIX века, выдержанных словно хороший коньяк, которым можно было наслаждаться бесконечно, стоило только внимательнее присмотреться к видавшему виды кирпичу. Фактура – вот что отвечало за привлекательность города, вот что цепляло взгляд, который норовил подняться выше, под крышу, к забытым статуям, запылившимся ангелам, беззубым демонам. Сторожилы взирали на нашу суету спокойно. Я прошел стеной Инженерного замка и вышел к Кленовой аллее, там, у памятника Петру Первому группа туристов обступила гида, я незаметно тоже примкнул к собранию. На повестке дня стоял Инженерный Замок.
– Здание возведено на месте Летнего дворца Елизаветы Петровны, где 20 сентября 1754 года великая княгиня Екатерина Алексеевна родила великого князя Павла Петровича. – Женщина небольшого росточка, видимо, только что начала лекцию.
«И где во время переворота 1762 года была провозглашена императрицей его мать», – дополнил мысленно я про себя.
– Замок был построен за четыре года, его первый камень заложен 25 февраля 1797 года.
«26-го», – поправил я гида снова.
– Своим названием Михайловский замок обязан находящемуся в нем храму Михаила Архангела, покровителя дома Романовых, и причуде Павла Первого, называть все свои дворцы «замками»; второе имя – «Инженерный» произошло от находившегося там с 1819 года Главного Инженерного Училища, – продолжала настойчиво женщина. Гости города внимали, кто сонно, кто внимательно, кто на трезвую голову, кто на больную.
«Могла бы упомянуть, что Михайловский замок – единственный известный случай в истории русского зодчества, когда светское архитектурное сооружение названо в честь святого», – заметил я со знанием дела. Потом отвлекся на памятник Петру Первому. «Прадеду правнук» – гласила надпись. Я обошел вокруг мраморный камень, присматриваясь к его шероховатостям, и снова уткнулся в туристов.
– Другая, более известная легенда гласит, что призрак убитого заговорщиками императора не смог покинуть место своей смерти. Светящуюся фигуру стали наблюдать по ночам солдаты столичного гарнизона и прохожие, – оживила впавших в летаргию слушателей.
«Правильно, надо их будить. Какие замки без призраков», – похвалил я про себя гида. Та будто услышала и улыбнулась мне.
– Образ призрака был создан старшими кадетами Инженерного училища, жившими в Михайловском замке, для запугивания младших.
– Бабайка! – крикнул кто-то из толпы.
– Можно и так сказать. А теперь, господа, пройдемте внутрь замка, – стала она осматриваться, чтобы никого не забыть на улице.
– Молодой человек, вы с нами? – обратилась она ко мне.
– Не думаю. А это вы призрака заказывали?
Собрание рассмеялось.
– Он уже ждет вас внутри.
– Товарищи, господа, поторопимся, призраки ждать не любят, – внезапно вспыхнуло чувство юмора у гида.
Дальше по Кленовой аллее, в сторону Дома кино, к мастерской. Скоро я оказался во дворе, в котором она находилась.
* * *
Мастерская располагалась на седьмом этаже дома-колодца. Дом был старый и без лифта. Я поднимался медленно и заглянул в колодец уже в самом конце пути. Высота опьяняла. Плюнул в глубину, назло народной мудрости. Слюна плюхнулась в темной бездне первого этажа. В этот же момент открылась дверь, и меня встретило большое доброе тело моего друга. Мы обнялись, я вошел первый. В мастерской было накурено, радио играло «Дым над водой». Клим к моему приходу уже заварил чай. На маленьком столике перед диваном стояли мокрые, но чистые чашки.
