– Не пойдет, будет горчить от негодования, – заварила чай супруга. Я продолжил читать рецепт. «Потом смешиваем муку, соль и кефир, месим до получения однородной массы и даем отстояться. Далее надо разрезать тесто на равные части, размером с крупное куриное яйцо и раскатать их на лепешки». Вот и в жизни, когда ты доходишь до состояния однородной массы и уже не можешь себе позволить… Позволить мечтать, гонишь эту мечту, как шлюху: «пошла на х… отсюда, от тебя одни неприятности и убытки», понимая, что ты – катыш теста, ты начинаешь разрываться на куски, разбиваться в лепешку, лишь бы выбраться из этой неизбежности. Но поздно, потому что вместо тела уже фарш. То, что мы обычно называем плотью, которая уже кручена-перекручена, с луком и стрелами, со специями и солью, лежит на диване и смотрит телик. Фарш любит диваны.
Далее следовало выложить фарш на одной половине раскатанного теста и накрыть другой. Потом края слепляются и можно отправлять полуфабрикат в кипящее масло. Через пять минут его надо перевернуть, еще через пять – чебурек готов.
Я вспомнил свой последний отпуск на берегу моря. Нигде так не отпускает, как в отпуске, это как отпуск грехов. Нигде больше не хочется так грешить, как на отдыхе. Каждый полуфабрикат раз в год обязан съездить куда-нибудь далеко, чтобы полежать на горящей сковородке пляжа пять дней на спине, пять – на животе, и поджариться как следует, приобрести цвет побед. Через десять дней чебурек готов.
Удивляясь такому случайному совпадению и своему близкому родству с чебуреком, я инстинктивно крутил в руках кусок сыра, пока наконец не засунул два пальца в его желтые дырки, как штепсель в розетку. Ничто так не привлекает мужчину, как отверстия, возможно, оттого, что когда-то он с трудом выбрался из одного из них, чтобы потом всю жизнь посвятить возвращению. Домой, в норку, к кормушке, где тепло, где ждут, где ласкают.
– Ты что делаешь? – воскликнула с тревогой жена. – Он же задохнется.
Я достал пальцы и понюхал.
– По-моему, у него гайморит.
– Вскрытие покажет, – хладнокровно взяла сыр из моих рук жена и разрезала на тонкие дырявые пластыри. Потом приклеила один из них к хлебу с маслом и протянула мне. Я откусил, все еще мечтая о чебуреках. Трудно есть бутерброд с сыром, когда думаешь о чебуреках.
– Еще? – Она уже стелила масло на другой.
– Что-то не хочется, – откусил я и положил на тарелку. – Может сделаешь сегодня чебуреки? Мясо я куплю.
– У меня цыпленок размораживается, – кивнула она на тарелку у раковины.
– Они начали убивать птенцов, эти птицефабриканты. А из него не получится? – кивнул я на дичь.
– Ты мне предлагаешь его откормить?
– Ладно, курица так курица. Хотя две курицы на одной кухне – это уже перебор.
– Что ты сказал?
– Девушка, вы прекрасны, – положил я руку на ее бедро.
– Вас это не касается, – легонько хлопнула Фортуна своей ладонью мою.
– Мяса, говорю, хочется, хочется мяса! Какой сегодня день недели? Пятница? Как быстро летит время, недавно только был понедельник, а завтра уже суббота. Я совсем не чувствую жизни, она просачивается сквозь пальцы где-то между кухней и спальней, работой и телевизором.
– Ты слишком много смотришь в экран, больше чем на меня, – подлила себе чаю жена.
– Глаза все время ищут новостей, а ты неизменна. Даже не стареешь, – уставился я на нее.
– Это уже похоже на комплимент, – улыбнулась Фортуна первый раз за утро.
Жену звали Фортуной. Жениться на ней можно было только за одно это имя, если тебе не фартило всю предыдущую жизнь.
– Как долго ты сможешь на меня смотреть?
– Пока не отвернешься.
– Я так и знала, что тебя привлекают совсем не глаза.
– Даже красивые глаза надо дозировать, – бросил я, покидая стол в надежде найти тапочки в коридоре. – Вот зараза!
– Что еще?
– Твои туфли залезли на мои тапочки и уже размножаются! Ты посмотри какие плодовитые. Откуда у нас столько обуви? – швырнул я ей из коридора, разглядывая незнакомую обувь.
– К нам же гости приехали, еще в среду.
– Родственники?
– Не совсем.
– А я их знаю?
– Нет, даже я их видела всего один раз. Звонила тетушка Сара, это ее сын с женой, просила принять на несколько дней.
– Мало нам своих детей, – пробурчал я себе в нос. Они здесь уже живут, а я даже ни ухом, ни рылом.
– Вот так черт-те с кем жизнь и проходит.
– Ты же в Москве в это время был.
– Они к нам надолго?
– Не знаю, спрашивать как-то неудобно. Спят еще, так что ты потише выступай.
– А что я такого сказал? Только то, что родственники меня уже достали, так они же нам еще и не родственники, вообще непонятно что.
В этот момент заплакал телефон. Трубка лежала на кухне, и подошла жена. Судя по ее удивленным репликам, случилось нечто невероятное.
– Неужели апокалипсис? – вошел я уже в тапочках.
– Хуже. Бред какой-то! Звонили из полиции, сказали, что сын наш пнул полицейского при исполнении, и нужно немедленно ехать за ним в участок.
– Растет сынок.
– Растет как сорняк. Это все твое воспитание. Точнее его отсутствие.
– Где он нашел полицейского в такую рань? И главное, за что? В десять лет я не был таким кровожадным. Наверное, очередная дурацкая игра с желаниями. Кто пнет милиционера или кто ущипнет учительницу.
– Нет, он перебегал дорогу в неположенном месте. Тот остановил его и начал читать мораль, а наш попытался улизнуть.
– Значит, ничего личного. Съездишь, они женщин больше любят.
– Чужих женщин всегда любят больше.
Жена довольно быстро оделась, я с ней потанцевал немного в коридоре, прощаясь, и добавил нежно:
– Мусор выкинь заодно.
Она любила прощаться губами. Не поцелуешь человека перед выходом, потом он целый день будет искать настроение. Так и стояла с мусорным пакетом в одной руке, с сумочкой в другой, а я ее целовал. Жуткое зрелище. И тут еще зашевелились гости. Дверь их комнаты смотрела в упор на входную. Она тихо отворилась и из нее вывалился мужчина, поморщился как-то снисходительно, а может, он так улыбался с утра. Зачем улыбаться, если не умеешь. За ним женщина вздохнула чем-то несвежим: «Здрасте». Мы в обнимку с мусором молча наблюдали, как два халата прошелестели в ванную.
– Что-то они совсем на детей не похожи, – сказал я на ухо жене.
– Так тете Саре уже семьдесят, это же ее дети.
– Чужие дети не только быстро растут, но и быстро стареют, – снова подумал я о чебуреках.
– Ну, пока, не шали там, в участке, – подбодрил я Фортуну, чтобы она не была так грустна. Нет ничего ужасней грустной Фортуны.
