– Но для начала сел в лужу. «Сел» – это еще мягко сказано.
– Мне очень жаль, поверь… Ей-богу, я думал, так будет лучше…
– Нет, не лучше. И потом, твое начальство очень меня не любит. Прямо ужас как не любит.
– Я просто выполняю приказы. Делаю, что мне говорят. Я ведь даже не оперативник, а всего лишь радист.
Фалько встал, отряхиваясь.
– Вот что я скажу тебе, Вильяррубия… или как тебя…
– Вильяррубия – моя настоящая фамилия.
Он оставался на земле. Фалько не видел в темноте его лица и придвинулся вплотную.
– Да плевать мне сто раз, как твоя настоящая фамилия, – очень холодно сказал он. – Мне нужен радист, а ты, кажется, он и есть. Но я хочу тебя предупредить… Если я тебя увижу, где не должен видеть, если попадешься мне на дороге, провалишь задание или хоть раз ослушаешься приказа, я, богом клянусь, оторву тебе голову и в корзинке пошлю в Тетуан… Хорошо объяснил, доступно?
– Уж куда лучше.
– Тогда забирай свой пистолет и проваливай. Где остановился?
– На бульваре Пастера, в европейской части города. На конспиративной квартире нашей службы. Там моя радиостанция.
– Надежная?
– Еще бы! «Телефункен», не хвост собачий! И помещается в большой чемодан.
– Квартира, спрашиваю, надежная?
– Надеюсь.
– Номер? Этаж?
– Двадцать восемь. Второй этаж, налево.
– Я свяжусь с тобой, когда будет что передавать. В доказательство того, что все в порядке, каждый день в три и в шесть ты должен сидеть в «Кафе де Пари». Понял? И не вздумай появиться в моем отеле. Если вдруг что-нибудь важное – позвони и жди в кафе. Увидишь меня – в разговоры не вступай, иди на явку, а я пойду следом.
– Ладно. Какие коды используешь?
– Это тебя не касается. Новый. У красных его еще нет.
Растирая пальцами правый висок, Фалько посмотрел по сторонам. Тут неподалеку, на площади, стоит отель «Сесиль», а в нем имеется бар. А в баре – вода, которой он запьет таблетку. В нескольких шагах от себя у стены он разглядел светлое пятно своей шляпы. Повезло. Ветер унес недалеко. Он двинулся к ней, а обернувшись, увидел чернеющий на фоне стены силуэт – Вильяррубия наконец поднялся.
– Говорили мне… – жалобно произнес он. – Предупреждали меня, что ты – редкая сволочь.
– Ну, вот ты и убедился, – Фалько со шляпой в руке прошел мимо, удаляясь во тьму. – Доля истины в этом, конечно, есть. И немалая.
Лекарство подействовало.
Хватило десяти минут в баре «Сесиль», двух таблеток, а чуть погодя – сэндвича с сыром, сигареты и рюмки коньяку. Времени в избытке, чтобы поразмыслить о случившемся и обстоятельно взвесить все «за» и «против» работы с человеком Лисардо Керальта, будь он хоть радист-разрадист. И теперь, когда унялась наконец головная боль, Фалько продолжал спокойно все это обдумывать. Он немного прогулялся по проспекту Испании и под рокот прибоя выкурил вторую сигарету, укрывшись от ветра за киоском с прохладительными напитками. Фонари не горели, ветер с пронзительным и зловещим свистом мотал в вышине темные пятна пальмовых крон.
Он стоял теперь перед отелем «Мажестик», хотя делать ему здесь было, в сущности, нечего. Возвращаясь от «Континенталя», прошел, собираясь – опять же ради спасения от злого ветра – свернуть на одну из боковых улочек, однако внезапно передумал и остановился.
Толстяк Рексач сказал, что Ева Неретва живет здесь. Вместе со своими товарищами – испанцем Трехо и английским – или американским? – коммунистом по фамилии Гаррисон. Живет и, надо полагать, будет жить, пока «Маунт-Касл» остается в порту. И Фалько знал, что рано или поздно он снова встретится с этой женщиной.
Он думал о ней с редким для себя чувством. Светлой печали. С которой не вполне вязались воспоминания: о том, как шли рука об руку с ней по Картахене вместе с Каридад Монтеро – бедной девочкой, расстрелянной потом вместе с другими, с теми, кого они с Евой предали, – или как увидел ее саму, истерзанную и изнасилованную, похабно распятую на топчане в том доме в Саламанке, где он, поправ все правила, вопреки всякой осторожности и здравому смыслу убил, чтобы спасти ее, троих агентов Керальта. Еще вспоминал – и чаще всего – тот взгляд, которым она одарила его, когда в Коимбре он отпустил ее к своим. Отпустил в уверенности, что их дороги никогда больше не пересекутся.
Он поглядел на окна нескольких номеров, где еще горел свет. Быть может, она сейчас в одном из них – Фалько всмотрелся, не мелькнет ли где-нибудь тень, – или ужинает с компанией друзей в городе в дорогом ресторане, о котором говорил Рексач, обдумывает, как выполнить задание, которое дала ей Москва, а обстоятельства так усложнили. И это еще не считая Фалько, который усложнит его еще больше.
Поставив себя на место противника – или партнера по игре, на которую так похожа их жизнь, – он стал думать, что будет, если Ева не справится. О Павле Коваленко, советнике республиканского правительства, представителе управления специальных операций НКВД, шла слава беспощадного и безжалостного преступника. Про него мрачно шутили, что он перебил больше республиканцев в тылу, чем франкисты – на фронте. Известно было, что он недрогнувшей рукой расстреливал и собственных агентов, и бойцов интербригад, и испанцев – всех, заподозренных в троцкизме, отклонении от генеральной линии партии или имевших несчастье навлечь на себя гнев его кремлевских хозяев. Если же речь шла о впавших в немилость видных коммунистах, которые, в отличие от простых смертных, не могли просто так бесследно сгинуть на рассвете, то их вызывали в Москву и там пускали им пулю в затылок в лучших традициях лубянских подвалов. Все зависело от того, кто стоял за каждым из них. И от влияния, каким пользовались они в аппарате советских спецслужб.
Фалько с любопытством – скорее технического свойства – прикидывал, на какой ступени в этой иерархии стоит Ева Неретва. Если Коваленко доверил ей доставку золота на «Маунт-Касл», вероятно, забралась довольно высоко. Трехо, испанский комиссар, едва ли важная птица. Операцию проводят Ева и этот самый Гаррисон. Но, по словам Рексача, вертит всем она.
Он едва справился с мгновенным неудержимым порывом скорым шагом пересечь проспект, войти в «Мажестик», за десять франков узнать у портье, в каком номере остановилась сеньора донья Луиза Гомес, постучать в дверь и оказаться с Евой лицом к лицу. И будь что будет. Но нет – в том мире, где живут и он, и она, такое невозможно. И потому он потряс головой, избавляясь от нелепой идеи, бросил окурок, надел шляпу и двинулся под встречным ветром к себе в отель.
Интересно, знает ли уже Ева, что он в Танжере? И если нет, как скоро узнает?
Шагая в темноте, он спросил себя, как она вспоминает о нем.
Когда он проснулся на следующее утро, ветер стих. Шквалистый левантинец сменился слабым бризом. Море было спокойно, небо сияло лазурью, а для этого времени года температура была приятная.
