Все мы становимся такими, попадая в подобный переплет, подумал Фалько. Недавно я сам был таким, а теперь его черед пришел.
– Говорить можешь, товарищ комиссар? – спросил он.
Трехо, чуть шевельнув уроненной на грудь головой, поднял на него измученные глаза, обведенные темно-лиловыми кругами. В дрожащем свете лампы лицо его выглядело еще изможденнее.
– Мне кажется, тебе попало достаточно… Давай кончать с этим. Расскажи нам, что знаешь, и мы все пойдем спать.
Говорил Фалько дружелюбно и участливо. В продолжение всей процедуры они с Пауком довольно искусно вели партии доброго и злого следователя. Фалько сегодня был добрым. Тем, кому жертва должна или может поверить. Кто лаской сломит сопротивление. И защитит ее – или сделает вид, что защищает, – от бешенства своего напарника.
– Ну что толку запираться? Ты ведь и так уже выложил все… – продолжил он свой мягкий натиск. – Остались сущие пустяки… Понимаешь, что я говорю?
Трехо очень слабо кивнул. Он стойко продержался тридцать минут, перейдя от первоначального возмущения к страху, а от него – к нынешнему изнеможению. Своего рода геройство. Поначалу – высокомерие и спесь, угрозы похитителям, убежденные или, по крайней мере, громогласные декларации насчет того, что борьба за народное дело – свята и справедлива, что агрессия против Республики – недопустима, что за фашистскую выходку на нейтральной территории им придется очень дорого заплатить. Потом постепенно его бравада и брань уступили место бессвязным воплям и стонам, а те – мольбам о пощаде, а потом он начал выкладывать маловажные сведения, становившиеся все значительнее по мере того, как Паук наращивал дозы, а Фалько в нужный момент вмешивался и как бы сдерживал его, одновременно взывая к разуму и здравомыслию пленника и призывая его не мучить больше ни себя, ни их.
– Я… сказал… все, что знал, – слабым голосом, шедшим, казалось, из самого нутра, произнес Трехо.
Фалько с выражением бесконечного терпения на лице покачал головой:
– Нет, товарищ. Не все. Кое-что осталось. В каком номере ты живешь?
– Триста восьмой. На третьем этаже.
– А остальные? Ты еще нам не поведал о своих спутниках. О мужчине и о женщине.
Так оно и было. За четыре часа допроса Трехо рассказал о дипломатических маневрах республиканского правительства перед Контрольной комиссией и о «Маунт-Касл»: подробно описал его устройство, вооружение, экипаж и груз в трюме – 512 деревянных запечатанных ящиков с золотыми слитками и старинными монетами общим весом 30 649 кг и один – с драгоценностями и деньгами. Все это было загружено в Картахене под наблюдением советских агентов. Роль самого Трехо в операции сводится всего лишь к тому, что он официально представляет Республику и должен засвидетельствовать, что золото передано русским. Еще он сообщил точный маршрут «Маунт-Касл» – достичь алжирских территориальных вод и дальше двигаться вдоль североафриканского побережья на восток, потом пройти Босфором и прибыть в Одессу. Капитан Кирос, по словам Трехо, формально был подчинен ему и двоим советским агентам, но на самом деле не обращал на них никакого внимания. То же самое происходило и с экипажем, который повиновался капитану беспрекословно, хотя в составе команды было несколько коммунистов и анархистов. С той минуты, как миноносец националистов обнаружил «Маунт-Касл» возле Альборана, капитан Кирос принимал решения сам и единолично. Однако при заходе в Танжер все изменилось: Кирос выполняет все распоряжения и вообще стремится все уладить дипломатическими средствами, занимаясь исключительно поисками гарантий для своего судна и команды.
– Гаррисон – ниже этажом, в двести первом. А она…
Он смолк – перехватило дыхание или просто устал, но в тот же миг от жгучего удара хлыстом болезненно вскрикнул. Фалько взглядом приказал Пауку прекратить. Они находились сейчас в другой фазе допроса – действовать следовало лаской.
– Мужчина и женщина, – напомнил он почти нежно. – В каком она номере, товарищ?
– В двести десятом. В другом конце коридора, окна выходят на улицу. Но ни там, ни у Гаррисона нет ничего, что могло бы вас заинтересовать. Оба очень осторожны.
– А в твоем?
– Тоже нет… Кое-какие документы. И деньги.
– Что за документы?
– Накладные, которые русские должны будут подписать при передаче груза. Там все указано в подробностях.
– Ну прекрасно. Теперь потолкуем о твоих коллегах. Давай, пора уж кончать эту бодягу… Кто такой Гаррисон?
Слабым голосом, то и дело замолкая и осекаясь, но все же не давая Пауку возможности пустить в ход хлыст, Трехо рассказал, что знал: Уильям Гаррисон, гражданин США, твердокаменный коммунист, прибыл в Испанию в августе прошлого года в качестве журналиста, но на самом деле был направлен туда Коминтерном из Парижа. Высокий, светловолосый, близорукий. Носит очки в роговой оправе. Три месяца провел в интербригадах, вычищая оттуда троцкистов, подозрительных и недостаточно рьяных, а потом участвовал в допросах и казнях в Барселоне. Человек, что называется, дела и малосимпатичный. Ко всему испанскому относится с предубеждением. С капитаном Киросом отношения корректные, но не более того.
Фалько дал ему передохнуть и спросил:
– А что насчет нее?
Трехо глядел непонимающе.
– Ну, женщина эта что из себя представляет?
Трехо провел языком по пересохшим растрескавшимся губам.
– Она ладит с Киросом, – проговорил он с трудом. – Уважает его, и он платит ей тем же. Когда появился фашистский миноносец, она была на мостике… Сохраняла, говорят, полное спокойствие.
– Говорят?
– Меня там не было… Я поднимал боевой дух экипажа.
– Понятно. Дух поднимал…
– Это моя обязанность. Я комиссар флота.
И не герой, подумал Фалько. Драться с врагом – не вполне то же самое, что расстреливать безоружных офицеров. Жалкий вид пленного, его истерзанное тело не вызывали у Фалько злорадного удовлетворения, но и сочувствия не пробуждали. Он вспомнил, что рассказывал ему Антон Рексач: семь месяцев назад Хуан Трехо, в ту пору трюмный машинист на линкоре «Хайме I», принимал участие в расправе над ста сорока семью армейскими и флотскими офицерами, содержавшимися на транспорте «Эспанья», который превратили в плавучую тюрьму. Их по одному выводили из трюма и с привязанным к ногам грузом сбрасывали за борт, выстрелив в затылок. А кое-кого топили живыми.
– Ну, расскажи мне про эту женщину.
– Я мало что знаю… Зовут ее Луиза Гомес…
Хлопнул хлыст. Пленник дернулся от удара и взвыл. На укоризненный взгляд Паук ответил наглой улыбкой. Фалько придержал Трехо, который от удара медленно завертелся на веревке. Прикоснувшись, почувствовал под пальцами ледяную испарину и удивился, что в этом теле еще осталась какая-то влага.
– А тебе надо бы знать больше, товарищ комиссар.
