Трехо широко, словно ему не хватало воздуха, открыл рот, но оттуда донеслось лишь невнятное надсадное сипение. Фалько кивнул Кассему, и тот, поднявшись, наполнил водой из бутыли жестяную кружку. Фалько поднес ее к растрескавшимся губам пленника, который стал с жадностью пить.
– На самом деле ее зовут не Луиза, а Ева, – сказал он через мгновение, с трудом обретя дар речи. – Фамилию не знаю. Она тоже не испанка, а русская.
Фалько сделал вид, что не заметил, с каким удивлением уставился на него Паук.
– Опытная?
– Да. Очень. И с большими полномочиями. Гаррисон – всего лишь ее подчиненный. Решения принимает она.
– Через твою голову?
– Ее назначили сверху. И за операцию отвечает она.
– И кто же там наверху?
В ответ раздался еле слышный шепот. Фалько подставил ухо:
– Кто, я спрашиваю?
– Какой-то важный русский… Велел называть себя Пабло.
Фалько кивнул. Сходится. Пабло – это, скорей всего, Павел Коваленко, резидент НКВД в Испании.
– Ты видел его когда-нибудь?
– Видел. Он наблюдал за погрузкой. Крепкий, лысый, усатый. Они с Евой стояли в стороне и разговаривали. Наедине. Даже Гаррисон к ним не подходил.
– Как она связывается с центром?
– Через консульство… С парохода сгрузили шифровальную машину в чемодане. Еще пользуются французским и английским телеграфом.
– А Гаррисон?
– Он ни с кем не связывается, насколько я знаю. Всем крутит Луиза – она же Ева.
– Она знает, что я в Танжере? Меня опознали?
Трехо замешкался с ответом, и Фалько пришлось знаком остановить своего подручного, уже занесшего хлыст. Паук, стоявший за спиной у пленника, скорчил разочарованную гримасу.
– Да, – сказал наконец Трехо. – Уже два дня. Она знает даже твое настоящее имя – Лоренсо Фалько.
– Говорила про меня что-нибудь? Упоминала?
– Говорила, что ты агент франкистов. И очень опасен.
– Она так сказала?
– Этими самыми словами. Приказала Гаррисону заниматься тобой, но я не знаю, насколько плотно и кого для этого привлекут.
– А еще что-нибудь она говорила?
– Да… Говорила, что, наверно, тебя придется убрать.
Дождь не прекращался. Фалько стоял у двери и смотрел в ночную темноту. Он уже надел пиджак и докуривал вторую сигарету. Из дома вышел Пакито Паук.
– Интересное дело с этой русской, – сказал он. – Ты знал?
– Знал.
– Мир в самом деле тесен.
Они помолчали.
– Ну, что делать-то будем с ним? – спросил Пакито.
– Я как раз об этом и думаю.
– Оставлять нельзя. Если доберется до больницы или полиции, нас с тобой возьмут за…
– Знаю.
– Дальше-то что?
Вопрос был лишний. Профессионалам ли не знать, что дальше?
– На такой войне пленных не берут, – добавил Паук спустя минуту.
Прежде чем ответить, Фалько затянулся сигаретой:
– Надо так устроить, чтобы все подумали – он сбежал. Исчез бесследно.
– Могу это взять на себя, – предложил Паук.
– А тело куда?
– Я уже потолковал с Кассемом – он займется. Говорит, тут поблизости есть пересохший колодец.
Фалько кивнул, глядя на огонек сигареты. Потом поднес ее ко рту, в последний раз глубоко вдохнул дым и бросил окурок на мокрую землю.
– Отвяжи его… Пусть отдохнет.
– Ладно.
Паук ушел в дом, а Фалько долго смотрел на скудную россыпь далеких городских огней. Светящиеся точки виднелись и в бухте: вышли на промысел рыбаки.
Таковы правила игры, подумал он.
Они одни для всех. Ибо иных в природе не существует. Вся разница в том, что кто-то эти правила принимает, а кто-то нет, особенно когда приходит время расплачиваться за проигрыш. Удивительно даже, сколько на свете несостоятельных должников.
Он тоже вошел внутрь. Паук и Кессам уже спустили Трехо с балки. Тот сидел на полу со связанными за спиной руками – голый, бледный, избитый, сломленный и обессиленный – и сипловато, жалобно подвывал, как животное на бойне.
Фалько остановился перед ним, и Трехо поднял голову. В водянистых глазах блеснула искорка постижения.
– Ты ведь не убьешь меня? Нет ведь?.. Я же сказал вам все, что знал, сволочи… – моляще бормотал он, едва сдерживая рыдания. – Подумайте… Живой я буду вам полезней. Я уеду во Францию… Я никогда больше не ввяжусь в эту свалку…
Паук, стоявший сзади, нагнулся к нему, сунул руку в карман брюк. Улыбнулся.
– Прошу вас… не надо… не убивайте… У меня семья…
У каждого что-нибудь да есть, подумал Фалько, – дети, жена, мать. Каждому есть ради чего жить. Каждый хочет быть нужным и оттого становится особенно уязвим. В конце концов, это редкая привилегия – пройти по жизни без привязанностей. Без страха что-либо потерять. Вот как я иду и буду идти, пока не придет час некоему Пакито Пауку – как бы его ни звали – склониться и ко мне из-за спины. А до тех пор идти мне до темного берега налегке, неся с собой только самое необходимое для выживания на территории противника. Не имея иного добра, кроме коня и сабли.
В ранней юности Фалько вычитал эту фразу в каком-то авантюрном романе, и она ему понравилась. Он уже никогда не забывал ее. …Коня и сабли.
– Подождите… Ради бога!..
В правой руке Паука блеснул клинок. Чуть поодаль, скрестив руки на груди, стоял мавр Кассем и взирал на происходящее с боязливым любопытством.
Фалько завороженно наблюдал за лицом Пакито. За лицом человека, совершающего убийство. На лице этом не было ни удовольствия, ни гадливости – вообще никаких чувств. Улыбка исчезла. Была только сосредоточенность человека, которому предстоит важное дело. Свет лампы оставлял верхнюю часть лица в тени, и в ней мерцали жабьи глаза – очень блестящие и очень пристальные.
Не сводя их с жертвы, Паук ухватил Трехо за волосы, закинул ему голову назад и одним точным движением слева направо полоснул его по горлу в трех сантиметрах ниже подбородка.
Фалько сделал шаг назад, чтобы ударившая струей кровь не попала на башмаки.
Без двадцати восемь он непринужденно вошел в вестибюль «Мажестика», улыбнулся портье и проследовал в читальню. Там уселся на диван с таким расчетом, чтобы держать в поле зрения лестницу и выход на улицу, и минут десять прилежно притворялся, будто читает иллюстрированные журналы. Наконец, в последний раз скользнув рассеянным взглядом по странице со статьей Эдуардо Самакойса «Высокочтимый сеньор», а потом оглядев холл, поднялся и направился к лестнице.
