Эдипов комплекс, насмешливо подумал Фалько, отхлебнув еще глоток. Доктор Фрейд, о котором так много разговоров в последнее время, наверно, мог бы сообщить по этому поводу кое-что интересное. Василий Захаров и адмирал заменили ему всех близких – и отца, с которым до самой его смерти у Фалько были нелады, и мать, истово набожную и опутанную предрассудками, и сестер, вышедших замуж за тупоумных скотов, и старшего брата, наследника семейного дела – херес «Дядюшка Маноло», коньяк «Император»: от его жертвенника дым поднимался прямо к небесам, а от жертвенника Фалько стелился по земле. Лоренсо с самого детства был для родных то ли тем самым уродом, без которого в семье не обходится никогда, то ли паршивой овцой, от которой следует держаться подальше. А вот сделанные из другого теста Захаров и адмирал сразу распознали в нем своего и общались с ним как с сообщником, проявляя снисходительно-терпеливое любопытство, с каким проницательный учитель относится к яркому и непохожему на своих одноклассников подростку. Фалько отвечал им на это преданностью, чуравшейся громких слов и внешне проявлявшейся своеобразно: уважительное послушание было завернуто в обертку нагловатой непринужденности, которая не только не досаждала, но скорее даже нравилась им.
Он как раз собирался закурить, когда в дверь постучали. Удивленный, он взглянул на часы – почти полночь.
– Кто там?
Ответа не было.
Мозг его моментально отбросил все поверхностное и второстепенное, сосредоточившись на самом главном и насущном – ночь, стук в дверь, Танжер, территория противника, опасность.
Осиное гнездо, снова подумал он. И уже слышно, как гудит взбудораженный рой.
Сердце заколотилось, и Фалько застыл на месте, дыша глубоко и ровно, пока не восстановился прежний ритм. Потом бесшумно открыл стеклянную дверь на балкон, готовя путь отхода, вытащил из-под шкафа браунинг, снял с предохранителя. Ступая на пятки, хотя толстый ковер все равно глушил шаги, подошел к двери. Поднял пистолет на уровень глаз, положил указательный палец правой руки на спусковой крючок, а левой открыл дверь.
Перед ним, освещенная сзади, из коридора, в пяди от смотрящего ей в лоб пистолетного дула стояла Ева Неретва.
10. Последняя карта
Когда Фалько закрыл дверь, Ева сделала несколько шагов по номеру, разглядывая его, и остановилась у балкона. Все это – очень медленно. Потом, так и не повернувшись к Фалько, уставилась на панораму ночного порта. Оба не произносили ни звука.
– Я спрашивал себя… – начал наконец Фалько.
– А я – нет. Ни о чем, – перебила она.
Снова замолчали. Ева наконец обернулась к нему и задумчиво повторила:
– Ни о чем.
Номер, освещенный единственной лампой в изголовье кровати, тонул в полумраке. На измятом покрывале были разложены документы и записи – кое-что принадлежало Хуану Трехо, – которые Фалько просматривал до этого. Свет падал на Еву со спины, оставляя половину фигуры в темноте и обводя контуром ее профиль под узкополой шляпой мужского фасона. Глаза с ненакрашенными ресницами и рот без следа губной помады выдавали славянское происхождение. За эти четыре месяца волосы у нее отросли. На ней были кожаный жакет и серая юбка. Шелковая косынка на шее, туфли на низком каблуке.
– Это должно было случиться, – сказала она.
– Конечно.
– Рано или поздно.
– Да.
Она посмотрела на пистолет, который Фалько все еще держал в руке.
– Я не собираюсь тебя убивать.
Если это была шутка, то произнесла она ее без улыбки.
– Пока, – добавила Ева через минуту.
Она была очень серьезна, как человек, уверенный в себе и знающий себе цену. Обстоятельно и изучающе осмотрела Фалько с головы до ног, а теперь взглянула ему в глаза. Тот вытащил из браунинга обойму и патрон из ствола и все это положил в ящик – и вовсе не для демонстрации доверия, а чтобы не оставлять у нее на виду заряженный пистолет. Она, кажется, поняла – по губам ее скользнула едва заметная в полутьме улыбка. Фалько спросил себя, при оружии ли она.
– Тот же самый браунинг, что был у тебя тогда?
– Тот же, – ответил он, чуть помедлив.
– И часто ли приходилось пускать его в ход с тех пор?
Он промолчал. Они стояли лицом к лицу и не сводили друг с друга глаз. Между ними было не больше трех шагов.
– С тех пор много всякого приключилось, – сказала она.
– Ты все это время была в Испании?
Она ответила не сразу. Склонила голову к плечу, как бы раздумывая, стоит ли отвечать. Потом как-то безразлично пожала плечами:
– Да, почти все время.
– Я кое-что узнал о тебе: Коваленко, управление специальных операций… «Маунт-Касл» и все прочее.
– Я тоже кое-что знаю про тебя.
Теперь улыбнулся Фалько – впервые за все это время:
– Немудрено… Маленький театр военных действий… Театрик.
– Крошечный.
Ева перевела взгляд на бутылку:
– Налей чуточку.
Фалько подошел к бюро, взял чистый бокал и наполнил его на два пальца от дна.
– Сифона нет.
– Нет – и не надо.
Он протянул ей бокал, и руки их соприкоснулись. Ногти у нее остались такими же, как он их запомнил, – короткие, обкусанные, без маникюра и лака, в пятнышках никотина.
– Хочешь присесть? – Фалько показал на стул.
– Нет.
Она сняла шляпу – в свете лампы на столике золотые блики заметались по белокурым прямым волосам, уже почти закрывавшим уши и шею. Под жакетом, как прежде, угадывались крепкие плечи. Фигура пловчихи, вспомнил он.
Ему показалось, что она не похожа на ту женщину – измученную, лихорадящую и затравленную, – которую он вез на машине в Португалию. Ева снова стала такой, как в Картахене, когда живы еще были брат и сестра Монтеро, которых потом – по разным причинам – предали и обрекли на смерть вместе с двадцатью другими людьми. Ева Неретва, Ева Ренхель. Внедренный агент, пустивший пулю в голову Хуану Портеле, чтобы избежать разоблачения. Женщина, которая отстреливалась на берегу от преследователей, прикрывала отход Фалько в ту ночь, когда все покатилось к черту в зубы и ничто уже не могло спасти Хосе Антонио Примо де Риверу.
– Зачем тебе в Россию?
Она посмотрела на него с легким удивлением, словно он допустил бестактность:
– Получила задание. Точно так же, как ты.
– Я кое-что знаю об этих поездках. И говорю не о золоте.
Она взглянула на него не без издевки. И даже придержала руку, подносившую бокал ко рту.
– В самом деле?
– Да. Не все, кто уехал, вернулись.
Фалько знал, о чем говорил. Адмирал рассказал ему, что НКВД чистит ряды своих агентов в Испании и в других странах. Их вызывают в Москву, и некоторые, подписав все, что от них требуют, и признавшись, что стали пособниками империализма, оказываются в лубянских подвалах.
