Нож лежал на полу, в нескольких шагах. Хороший клинок, дюймов девять в длину. Обоюдоострый. Фалько, вспомнив, с каким звуком разошлась ткань, сунул под пиджак руку, ощупывая левый бок, и вытащил ее всю в крови. Однако не болело и не жгло. Разрез, по всему судя, был неглубокий. Царапина.
Шляпа его тоже слетела вниз по ступеням. Мавр упал как раз на нее и расплющил. Фалько сдвинул его немного в сторону и вытащил из-под тяжелого тела свой стетсон за 87,50 франков – безнадежно измятый и вообще являвший собой плачевное зрелище.
Мавр продолжал постанывать. Глаза его были полузакрыты, и всем своим видом он напоминал боксера, получившего нокаут. Фалько склонился над ним, сунул под нос испорченную шляпу. И сказал, глядя в упор серыми жесткими глазами:
– Новая была, понимаешь ты, тварь?
После чего наискось полоснул его ножом по лицу.
Поправив одежду и постаравшись вернуть пристойный вид шляпе, Фалько надел ее и выбрался на улицу. Неподалеку стоял бар. Фалько зашел в туалетную комнату и взглянул на себя в зеркало.
И убедился, что могло быть хуже.
Помимо нестерпимой ломоты во всем теле – впрочем, в зеркале она не отражалась – имелся синяк под глазом и несколько кровоподтеков на шее. А также сбитые костяшки пальцев, вымазанных своей и чужой кровью, кровяные брызги на рукавах пиджака. Ничего особенного. Белки глаз все еще налиты кровью, лицо до сих пор сведено судорогой недавнего напряжения. Он умылся холодной водой и пригладил волосы, придавая себе более или менее благопристойный вид. Потом снял пиджак, галстук и сорочку, чтобы оглядеть свои ушибы и рану – как он и думал, совсем неглубокую царапину на левом боку. Она отлично подсохла и лишь немного зудела. И прореха на борту пиджака была невелика. Смоченным платком он стер с пиджака кровь, снова надел рубашку, завязал галстук. Прежде чем выйти из туалета, вытащил из ампулки две таблетки кофе-аспирина, проглотил и, подставив рот под струю из крана, запил.
Кассиршей в баре оказалась бойкая француженка зрелых лет с вытравленными перекисью волосами. Когда Фалько попросил у нее жетон для телефона-автомата, она с любопытством взглянула на подбитый глаз посетителя, однако чарующая улыбка, полученная в ответ, разогнала ее подозрения.
– Невеста больно ревнивая… – сказал Фалько, подмигнув.
– Я бы на ее месте тоже покоя не знала… – заметила она.
– Когда такая рядом, не будешь шарить взглядом.
Она была явно польщена и смотрела ему вслед, пока он не зашел в кабинку, где бросил в щель жетон и набрал номер Антона Рексача.
– Где вы? – первым делом спросил тот.
По тревожному голосу Фалько понял, что и здесь что-то пошло не так.
– Рядом с домом друга, которого обычно навещаю в это время.
Рексач ответил не сразу, и молчание это было напряженным.
– Какая-нибудь неприятность? – спросил он наконец.
Эта фраза не внушала оптимизма. Фалько с неприкуренной сигаретой во рту почуял, что ближайшее будущее затемнено какой-то тенью. Подумал о белобрысом, которого счел Гаррисоном, и о мавре с располосованным лицом.
– Кое-какая есть… Вы почему спросили?
– Потому что у вашего друга тоже не все благополучно.
Язык у Фалько присох к нёбу, и во рту стало сухо, точно туда насыпали песку. Он с такой силой стиснул телефонную трубку, что побелели костяшки.
– Что-нибудь серьезное?
– В известной степени – да.
Мысль заработала с бешеной скоростью, отыскивая причину провала – где и что он сделал не так? И все, что он представил себе, ему очень не понравилось. Ну то есть совсем. Вопрос в том, действовали ли коммунисты на свой страх и риск или нападение связано с предстоящей вечером встречей с капитаном. В первом случае дело касалось одного Фалько. Во втором – грозило крахом всей затее.
– Нам надо увидеться сейчас же, – сказал он.
Рексач, кажется, вздохнул с облегчением.
– Я как раз намеревался предложить вам это.
– Скажите где.
– Через десять минут, напротив французского консульства.
Фалько дал отбой, вышел из кабинки и успел послать кассирше еще одну улыбку. Но на улице ощутил безмерную усталость. Даже постоял минутку, надвинув шляпу на глаза, стиснув углом губ незажженную сигарету. Хоть бы скорей подействовали таблетки, сказал он себе. Боюсь, что на сегодня – не последние.
12. Око за око
В длинном и холодном коридоре, облицованном белой плиткой, шаги троих людей разносились гулко, доходя, казалось, до самых его потаенных уголков, зловещих и невидимых.
– Несчастье, несчастье… – бормотал Рексач.
Он вместе с полицейским посторонился, пропуская Фалько. В комнате стояло шесть мраморных столов, и на четырех лежали накрытые простынями тела. Небольшой человечек в сером халате, что-то читавший за конторкой, при появлении посетителей поднялся, пошел навстречу. Полицейский указал на стол:
– Этот.
Седой и курчавый испанец-сержант из международной жандармерии держал фуражку под мышкой и курил сигарету с золотым ободком. Он остался у двери, а Рексач и Фалько прошли за серым человечком.
– Вы единственный, кто может его опознать, – тихо, словно извиняясь, сказал Рексач.
– А что полицейский? – вполголоса спросил Фалько.
– С ним проблем не будет. Я его хорошо знаю и еще лучше подмазываю. Все сохранит в тайне.
– И то хлеб…
– Да-да-да, не беспокойтесь.
Служитель откинул простыню.
– Матерь божья… – сдавленно ахнул Рексач.
Фалько был мало склонен к сантиментам, но сейчас не смог побороть в душе острого сострадания. Он был почти потрясен открывшимся ему зрелищем. Или даже не «почти». Радисту Вильяррубия перед смертью пришлось очень несладко. И умирал он долго и тяжко. С ним позанимались обстоятельно и неторопливо.
– Посмотрите только, во что его превратили… – дрожащим голосом произнес Рексач.
Фалько и так смотрел. Ляжки, соски и половые органы прижигали сигаретой, на груди виднелись кровоподтеки и разрезы. Желтовато-бледная кожа на уровне сердца была взрезана в трех местах – лиловатые следы колотых ран располагались очень близко друг к другу. Три удара острием поставили точку в том аду, где юному радисту пришлось побывать еще при жизни.
– Он? – спросил Рексач.
– Он, конечно.
Рексач кивнул полицейскому, и тот подошел.
– Этот господин не может опознать труп. Покойный ему совершенно неизвестен.
Сержант походя мазнул безразличным взглядом по лицу Фалько:
– Это так, сеньор? Вы его не знаете?
– Никогда в жизни не видел.
