Фалько бросил пиджак, поднял браунинг и почти в упор выстрелил в мавра. Пистолет дернулся в его руке, издав звук, похожий на тот, с каким вылетает пробка из бутылки шампанского, если ее как следует потрясти. Вспышка, погашенная глушителем, была почти не видна, выброшенная гильза звякнула о камни, и мавр в косоватом свете луны без вскрика рухнул навзничь. Фалько прицелился в сторону остальных – на ногах было еще пятеро, – но тут у него за спиной от калитки простучала дробь коротеньких торопливых шажков, и он понял, что на сцену вышел Пакито Паук.
Кассем, подумал он, тоже сейчас подоспеет. По крайней мере, хотелось бы. Это была его последняя мысль перед тем, как мысли исчезли вовсе. Вскинув пистолет, он выцеливал следующего: мавр, мавр, долговязый европеец, мавр, женщина. Сомнений не было – женщина, хоть и одета по-мужски. Заставив себя отвести от нее глаза, он взял на мушку долговязого европейца, хотя это был никакой не европеец, а американец и отзывался на имя Гаррисон. Фалько целил ему в грудь и, прежде чем нажать на спуск, заметил двойной отблеск очков у него на лице, которое в полумраке казалось тоньше и резче очерченным, чем на лестнице дома № 28 по бульвару Пастера, и оценил синяки и царапины, еще не сошедшие после той драки. Перед этой Гаррисон очки не снял. Может, плохо видел в полутьме.
В этот миг вмешался второй мавр. Фалько, прежде чем всадить ему в живот пулю, предназначенную для Гаррисона, успел заметить, что он одет по-европейски и в руках у него блестит нож. Мавр выронил его, упал вперед, прямо под ноги Фалько, и тот споткнулся. Воспользовавшись этим, американец бросился вперед. Рожа распухшая, подумал Фалько, но формы не потерял, сволочь, молотит, как хорошо отлаженная машина. Впрочем, он и сам был не хуже. Сцепившись, они катались по земле, а вокруг дрались остальные.
Никто не стрелял. Удары кулаками, поножовщина, стоны. Всё молча – слишком много дела, чтобы тратить слюну на слова.
На таком близком расстоянии пистолет, да еще с глушителем, становился никчемной железкой, а проку от него было – как от деревяшки. Фалько бросил его и, освободив руку, схватил Гаррисона за волосы. Тот зарычал, изогнувшись, попытался впиться зубами ему в запястье. Фалько совсем не был расположен к повторению пройденного и потому собрал силы для удара, который бы все расставил по своим местам. Жаль, конечно, что очки уже слетели с Гаррисона, – недурно было бы ослепить его осколками стекол. Но ничего не попишешь: раз так, надо попытаться сделать что можно. Сжал кулак, выставив костяшку среднего пальца, и нанес зверский удар Гаррисону в глаз.
Один миг драки, любил говорить адмирал, лучше выявит суть человеческой природы, нежели века образования, культуры и мира.
И, наверно, был прав.
Гаррисон утробно взвыл, словно внутри у него сработал заводской гудок, и схватился за лицо. Этого хватило Фалько, чтобы навалиться на него сверху, перевернуть лицом вниз, упереть колено в позвоночник и, преодолевая сопротивление противника, который тщетно пытался высвободиться, одной рукой крепко схватить за подбородок, другой – ниже затылка и резко крутануть его голову вбок.
Зловеще хрустнули позвонки, как сухая толстая ветка под ногой. Гаррисон издал короткий хрип, вытянулся и замер в напряженной позе. Вот и молодец, подумал Фалько, лежи тихо. Он три раза глубоко вдохнул, справился с одышкой и поднялся над неподвижным телом американца, ища глазами пистолет – тщетно.
– Стерва краснозадая, – услышал он голос Паука.
Смерклось окончательно, но луна, в мутном ореоле выкатившаяся уже на середину неба, глядела сверху неподвижным янтарным глазом мертвеца и давала достаточно света, чтобы разглядеть лежащие на земле тела. На фоне лунного сияния вырисовывались силуэты еще двух человек: тот, что был поменьше, полусидел, а другой стоял перед ним.
– Тварь, – уточнил Паук, сохраняя стилевое единство.
Вторая фигура молча вскинула руку, из которой вырвалось пламя, и грохот выстрела – хотя калибр был не больше 6,35 – оглушил всех. Финал получился хоть и шумный, но скромный и благопристойный. Пакито Паук то ли упал сам, то ли был сбит пулей. Не узнаешь. А проверять – времени не было, потому что темная тень теперь повернулась к Фалько, который явственно почувствовал, как леденит загривок такое знакомое дыхание Парки. В жизни неотвратимо наступают моменты, сводящиеся к вопросу, продолжится она, эта самая жизнь, или оборвется, но и здесь бывают порой недоразумения, особенно когда заинтересованное лицо выбирает первый вариант. Это был именно его случай. И потому, прежде чем Ева Неретва успела во второй раз спустить курок, Фалько кинулся на нее.
Вспышку грохнувшего выстрела он воспринял уже боковым зрением, пуля прошла у него под левой рукой. Прошла и пропала во тьме, чиркнув по рубашке и обдав неприятным жаром, в тот миг, когда он уже столкнулся с Евой.
Оба не удержались на ногах.
Фалько с разгону налетел на неподатливо-плотное, мускулистое препятствие, облаченное в брюки и куртку-канадку. Плечи пловчихи, вспомнилось ему. Ничего общего с той нагой нежной плотью, которую двое суток назад он чувствовал рядом с собой в номере 108 отеля «Континенталь». Теперь это было тренированное сильное тело. Созданное для боя и готовое к нему.
И к тому, чтобы убивать.
Первый удар Фалько получил, когда поднимался после болезненного падения на гальку. Руку и колено саднило, а потому он и потерял две-три драгоценные секунды, когда, вставая, потянулся растереть их, но не успел завершить движение. От яростного, хлесткого, как бич, удара, обрушившегося на левый висок, в полумраке началась безумная пляска светлячков. Перед тем как получить второй удар, в бледном лунном свете он еще увидел глаза Евы – очень широко открытые и блестящие. На этот раз она метила в горло – и нанесла удар с такой силой, что, придись он чуть правее, в кадык, перебила бы гортань. Задохнувшись, Фалько схватился за шею.
Она собирается убить меня, мелькнула растерянная мысль. Она меня уничтожит.
Фалько, широко разинув рот, ловил воздух ртом, как рыба, выброшенная на берег. И был почти беспомощен. Стоял на коленях, а над ним возвышалась могучая и спокойная Ева. Будто плавая в тумане, он удивился, что она не стреляет, и тут сообразил, что, наверно, обронила пистолет в свалке. Она шла на него с голыми руками. И одной, сжатой в кулак, ударила в третий раз – снова по виску. Фалько покачнулся – от удушья он ослабел, – но все же собрал силы и выпрямился. И сумел наконец ответить так, что она, захрипев от ярости, отлетела на три шага и едва устояла на ногах.
Теперь мой черед, подумал Фалько. Теперь ты у меня в руках.
Да черта с два. Став тенью в туманном лунном сиянии, она ударила его коленом в пах и остановила на полном ходу. От боли и неожиданности он согнулся вдвое, тщетно пытаясь вдохнуть поглубже и видя, как Ева медленно обходит его кругом и методично выбирает, куда именно нанести новый удар. Вот, кажется, решилась, коротко и глуховато вскрикнула, прыгнула вперед, и Фалько от удара ногой по почкам показалось, что он вдыхает не воздух, а густые чернила. В тот же миг его пронзила и парализовала нечеловеческая боль. Он плашмя упал на спину, всем телом тяжко и больно ударившись о землю, и показалось, что сотни иголок впились в мозг и в спинной хребет. Потом почувствовал, как Ева оседлала его, навалилась, стараясь обездвижить.
