Она хорошо это делает, проплыла в отуманенной голове безразличная мысль. Он лежал с закрытыми глазами, чувствуя, как по всему телу разливается непривычная и очень грозная в такой ситуации вялость. Эта сволочь отлично делает свое дело.
У него никогда прежде не бывало такого в драке. Никогда не овладевало им такое равнодушное смирение. Такая усталая покорность. Хотелось только лежать и лежать, хоть до скончания века, лежать и не шевелиться.
Наверно, вот так и бывает перед смертью, подумал он.
Цепкие и твердые, как клещи, руки Евы сомкнулись у него на горле и сжимали его неумолимо. Лица мужчины и женщины были очень близко друг к другу, и в нескольких миллиметрах от себя Фалько ощущал бурное, прерывистое дыхание Евы, слышал, как она покряхтывает от яростных усилий, неизбежных, когда убиваешь человека голыми руками.
И в этот миг он испытал возбуждение.
Он сам бы не поверил, однако сомневаться не приходилось. В тот миг, когда он, распластанный на земле, прижатый к ней телом женщины, пытавшейся его задушить, совсем уж было стал уплывать на дальний темный берег, внезапно окрепшая плоть недвусмысленно устремилась к вершине тупого угла, образованного бедрами, которыми она стискивала его.
Кажется, сказал он себе, смерть откладывается.
Он бы рассмеялся, будь у него на это время и запас воздуха. Но вместо того вспомнил, что одно из самых уязвимых мест у женщины – ее грудь. Сиськи, выражаясь вульгарно.
Имелись они и у Евы. В количестве двух.
Он выбрал правую, оказавшуюся чуть ближе, и, собрав последние силы, стал яростно бить по ней до тех пор, пока не почувствовал, что пальцы, стискивавшие его горло, чуть ослабли. Тогда он ударил Еву головой в лицо – целясь в нос, но угодил в подбородок. Однако что-то все же хрустнуло, и вскрикнувшая от боли Ева наконец разжала хватку. Пнув коленом, Фалько сбросил ее с себя, перекатился и сумел подняться на ноги. Но и женщина, оказавшаяся совсем близко, опомнилась почти мгновенно и распрямилась как пружина, однако Фалько уже владел собой и наконец-то управлял хореографией схватки.
– Брось, – сказал он устало и почти примирительно.
Он видел только, как сверкают глаза на ее невидимом в темноте лице. Она вдруг замерла, застыла, словно пыталась впустить в сознание смысл этого слова. Понять услышанное. Через мгновение ее тень со сдавленным хрипловатым криком вновь ринулась в атаку.
Фалько встретил ее ударом в скулу, потом в солнечное сплетение и вновь в скулу. Ева упала на колени, а Фалько, перед новым ударом желавший немного отдышаться, провел по лицу и почувствовал на ладони кровь. Свою – или ее. В такой тьме не определишь.
– Ну хватит уже, хватит… – предложил он.
Ева, хрипя от ярости, ворочалась на земле в попытке подняться. Но от пинка в голову повалилась наземь и осталась неподвижна.
14. Погляди мне в глаза
Пора убираться отсюда, подумал Фалько, оглядевшись. Слишком много стрельбы, слишком много шуму. Слишком много внимания к себе привлекли. В любую минуту может нагрянуть международная полиция, а картина им предстанет такая, что и спрашивать ни о чем не будут. Уже совсем стемнело, но все же в туманном лунном сиянии кое-что можно было разглядеть. Вдалеке пульсировал маяк на мысе Малабата, а за стеной и фортом еще светились редкие огоньки в порту.
Шесть или семь распростертых на земле тел. Но вот один из лежащих медленно пополз вперед, постанывая протяжно и сипло. Фалько, подойдя, увидел косматого и курчавого человека в европейском платье – судя по всему, одного из мавров, которых привели с собой Ева и Гаррисон. В мутноватом косом свете поблескивала кровь у него на лице. Фалько подумал, что это сделано ножом Паука или Кассема. Хорошие солдаты: стараясь не поднимать шума, они действовали холодным оружием. Их противники, впрочем, тоже. Только Ева под конец смешала карты. Так поступают все женщины.
– Лежи тихо, – сказал он по-арабски раненому. – Успокойся. Сейчас тебя полечат.
Говорил он с трудом, потому что все еще болели горло и поясница. Среди валявшихся на земле он вскоре отыскал Кассема. Тот лежал вверх лицом, придавленный трупом врага. Фалько приложил два пальца к шее, но пульса не было. Мавр уже начал остывать. Поблизости Фалько увидел и Гаррисона – его он обыскал, спрятал бумажник и какие-то бумаги к себе в карман. Пошарив, совсем рядом нашел свой браунинг с глушителем. Поднял его и обернулся к Еве, которая по-прежнему не подавала признаков жизни. Потом подошел к раненому мавру и выстрелил ему в голову.
– Не вздумай и меня так полечить, – услышал он голос Паука.
Слабый, болезненный голос. Фалько увидел напарника метрах в двух: тот сидел на земле, привалясь к большому камню.
– Вот же пакость какая… – пробормотал Паук.
– Как ты?
– Хреново, «как»! Поздравила меня эта стерва с добрым утром, нечего сказать…
Фалько присел на корточки и осторожно его ощупал. Под пиджаком в плечевой кобуре у Паука висел пистолет, который он, выполняя приказ, не пустил в ход. Открытый складной нож лежал на земле. Фалько закрыл его и сунул в карман.
– Куда тебя угораздило?
– В грудь, слева… Прямо над кобурой… Хорошо хоть, не очень болит. Дышать могу, и крови немного.
– Малый калибр. Тебе повезло.
– По сравнению с остальными – конечно… – Паук взглянул на неподвижные тела. – Как там Кассем?
– Убит.
– Точно?
– Точней не бывает. И мертвей тоже.
– Жаль… Хороший был парень.
Фалько приподнял его, нащупывая рану. Паук закряхтел от боли.
– Сквозное, навылет, выходное отверстие под лопаткой, – сказал Фалько. – В мякоть. Легкое не задето вроде, и ребра целы. Больно?
– Не знаю, котик… Вроде бы нет, но точно не скажу.
– Ну-ка покашляй.
– Кхе-кхе.
– Так больней?
– Нет.
– Значит, легкое в порядке. Если не нагноится, помрешь не в этот раз.
Из двух носовых платков, своего и Паука, он наложил повязку и выпрямился.
– Надо нам отсюда убираться поскорей. Идти в силах?
– Наверно… Если поможешь.
– Помогу только подняться. – Фалько показал на тела. – Мне же ее придется нести.
– Ты что – оставил эту тварь в живых?
– Оставил.
– Так добей. Чего ждешь?
– Ответ неверный. Мы ее унесем.
Паук тоже поднялся на ноги, прижимая платки к продырявленной груди.
– И куда? – спросил он удивленно.
– Вон туда, наверх. – Фалько показал на тропинку, которая вела к калитке под стеной. – К Мойре.
– Да ты спятил!
