– Только-то? – теперь уже Фалько издал неприятный металлический смешок. – Как все же сильны еще буржуазные предрассудки… Уж вы-то церемониться с ним и ему подобными не будете – расстреляете, когда станут не нужны. А? Как тех, кого вы пытаете и убиваете по приказу вашего усатого.
– Как и вы, – эти слова она словно выплюнула.
– Мы? Не надо множественного числа! Я лично не верю ни в освобождение пролетариата от цепей, ни в товарищей по борьбе – в отличие от тебя.
– Зато веришь фашистским генералам и попам, которые кропят святой водой расстрельные команды… И маврам, которые бесчестят женщин. Веришь нацистам и итальянцам-чернорубашечникам.
Фалько посмотрел на нее насмешливо:
– А должен бы – вашей ЧК, пристроившейся в тылу? Русским истребителям и танкистам? Вашей идиллической Республике, перебившей больше троцкистов и анархистов, чем солдат Франко? Не говори пошлости. Я охочусь в одиночку, и мне это нравится.
– Ты просто грязный убийца.
– Ну да.
– И никогда не будешь хорошим коммунистом.
– Мне и плохим не бывать.
Они помолчали. Ева неловко завозилась на кровати, пытаясь устроиться поудобней. Фалько наблюдал, не вмешиваясь.
– «Маунт-Касл» выйдет в море? – спросил он.
Она смотрела на него с прежней ненавистью. Потом отвела глаза, закусила губу, покрытую запекшейся кровью, и вновь взглянула.
– Можешь не сомневаться, – наконец произнесла она. – И потому я должна быть там.
– Это же чистое самоубийство. Миноносец пустит его на дно. Ускользнуть невозможно.
– Кирос, как ты мог заметить, человек редкостного упрямства. И потом, у него приказ избежать интернирования.
– А команда?
– Команда пойдет за ним хоть в геенну огненную, если он прикажет. А он – прикажет.
– Все? Целый экипаж героев? Плохо верится.
– Ты не знаешь, кто такой Кирос, – ответила она, чуть помедлив. – И как относится к нему экипаж.
На борту «Маунт-Касл» Республика вроде бы и не присутствовала. Все, от боцмана и до последнего кочегара – а там имелись даже коммунисты и анархисты, – повиновались капитану слепо. Бурное время, плавания и опасности связали их всех особыми узами – и связали накрепко. Идеологию – побоку, речь идет о безоговорочной верности. Есть порода людей, способных внушать это чувство, и капитан Кирос принадлежит к ней.
– Кроме всего прочего, – добавила она, – тем, кто захочет остаться в Танжере, он разрешит сойти на берег.
– И много таких?
– Не знаю. Но тех двадцати человек, которые останутся, будет вполне достаточно.
Фалько слушал внимательно и прикидывал возможные варианты.
– А в чем смысл? – спросил он наконец. – Сама знаешь, что «Маунт-Касл» в Черное море не войдет никогда.
– Я тебе уже сказала, в чем смысл. Мне отдали приказ.
– Кто? Коминтерн? НКВД? Павел Коваленко?
Она не отвечала. И еще больше помрачнела. Хотя куда уж больше.
Фалько неодобрительно покачал головой. Он думал о политических процессах, начавшихся в прошлом году в Москве: Сталин с их помощью хотел упрочить свою власть. Едва ли не всех так называемых «старых большевиков из ленинской гвардии» судили и казнили, обвинив в контрреволюции и уклонении от курса партии. Советский Союз стал настоящим адом, где шли беспрерывные аресты и нескончаемые пытки, где каждый доносил на каждого в надежде выжить. И все, кто попадал в опалу, тащили с собой подчиненных, родственников, друзей. На Лубянке уже негде было размещать арестованных.
– Не представляешь, что ждет тебя в России, если даже и доберешься до нее, – сказал он. – Или не хочешь представлять. Под топор попадают даже закордонные разведчики. Их вызывают домой под каким-нибудь предлогом, а возвращаются немногие. Те, кто работает в Испании, – не исключение.
– Ты не знаешь, что говоришь.
– Ошибаешься. Знаю – и очень хорошо. Вне партии ничего не существует, так ведь? Партия – она и семья, и духовный очаг для верующих в освобождение голодных и рабов. Ну, скажи мне, скажи, что я не прав. Скажи.
– Ты ничего не понимаешь. И вообще – как у тебя язык поворачивается?
– И вам кажется, что немыслимо отрешиться от этой убежденности, – продолжал он, будто не слыша. – Ибо в этом случае потеряли бы смысл все ваши страдания и деяния. И вот вы, люди, столько раз рисковавшие своей шкурой, изведавшие тюрьмы всей Европы, пересекшие сто границ, признаётесь в вымышленных преступлениях, безропотно и покорно, как автоматы, берете на себя вину за то, в чем не виноваты, а те, кто отсиделся в тылу, приносят вас в жертву.
– Что за чушь!
– Да нет, напротив. Это логично – хоть и отвратительно – вытекает из той миссии, которую и ты готова взять на себя… Подобно тому, как первые христиане соглашались принять цирки и львов. Ты и пулю в затылок примешь, если надо будет… Согласна же ты потонуть вместе с «Маунт-Касл»? На все пойдете, лишь бы не противоречить воцарившемуся порядку вещей… Разве не так?
– Берешься рассуждать о том, чего не понимаешь.
– И опять ты ошибаешься. Понимаю. Может быть, я – грубая скотина, лишенная веры и идеалов, но я проникал в тебя, я был в тебе. И я не постель имею в виду.
– Сукин сын.
Они молча глядели друг на друга. Она – с вызовом. Он – с задумчивым восхищением. Невольным.
– Никогда еще не встречал такой героической трусости, – пробормотал он.
На это она не ответила. Еще помолчали, не отводя глаз. Потом Фалько качнул головой:
– Ты не пойдешь на «Маунт-Касл».
– Намереваешься убить меня?
Он не услышал насмешки в ее вопросе. Ева смотрела на него строго и серьезно.
– Пока не знаю. Есть промежуточные варианты.
Ева снова заворочалась на кровати, силясь приподняться. Фалько не препятствовал ей и не пришел на помощь.
– Скажи-ка мне вот что… Когда ты спала у меня в номере, ты уже знала, что твои люди в это время пытают моего радиста?
Ответа не последовало. Еве удалось все же сесть на кровати, так что ее лицо оказалось вровень с лицом Фалько. Взгляд ее был тяжел.
– Понимаю, – сказал он. – Ты и приказала.
– Сомневаюсь, что понимаешь хоть сколько-нибудь.
Она попыталась пошевелить связанными за спиной руками, но cморщилась от боли.
– Освободи мне руки, – попросила она. – Больно.
– Не освобожу.
Фалько никак не ожидал, что Ева так стремительно и резко боднет его головой. Она сломала бы ему нос, придись удар не в лоб, а чуть ниже. Фалько едва усидел на краю кровати, но тут Ева, сильно толкнув его плечом, сбила на пол. И хотя руки у нее были скручены сзади, сумела прыгнуть следом – навалилась всем телом, стараясь попасть головой в лицо и коленями в пах. Она была подобна дикому зверю, сражающемуся за свою жизнь. Фалько отбивался, но она упала на него, норовя впиться зубами в щеку или шею.
