Не-ет, на мужика рассчитывать нельзя. От него надо взять, и желательно побольше, и устроить себе достойную жизнь. Вот, например, Ирка Зараева — вышла за своего старого пердуна Гришакова и живет себе припеваючи. Муж думает, она Бог знает как его любит, и во всем ей потакает. Хочет женушка новую тачку — пожалуйста. И не какую-нибудь, а желтенькую «ломбарджини». Хочет молодуха брюлики? Нет проблем. Хочет шиншилку за сто тысяч баксов? Получай шиншилку. И щеки надувает. Вот, мол, какой я крутой — все могу. И сам того не понимает, козлина, что он на сорок лет старше ее и за то, что она с ним в койку ложится, ему все равно никогда и ничем с ней не расплатиться.
Оксана вспомнила квартиру Гришаковых в Большом Афанасьевском, в пяти минутах ходу от Кремля, и вздохнула. И за что этой сучке Ирке такое везение? У нее и груди-то нет — так, два пупка торчат, и все. И почему ее на обложку «Эль» взяли — тоже совершенно непонятно. Что в ней? Ни кожи ни рожи. Да еще веснушки. А вот поди ж ты… А она, Оксана, со своими уникальными данными сидит как… как… Даже, блин, слов таких нет. Уж она с Игорьком и так и сяк. Не женится, козлина паршивый, и все. А теперь она из-за него еще и в уголовщину влезла. И чем это кончится — никто не знает. И что будет, когда Игорек вернется и увидит, что его сорок тысяч — тю-тю… Самое смешное, что для него сорок кусков — все равно что слону дробина. А в прошлом году он ей из-за пяти такой бэмс устроил, что тошно вспомнить…
Она хорошо помнила, зачем ей тогда понадобились эти деньги — подмазать «одну суку» перед кастингом. Очень нужен был контракт с парижским агентством, а кастинг был двойной — сперва отбирали наши, а уж потом — французы. Ей тогда один деятель намекнул: «Ну, мол, у французов-то ты точно пройдешь, а вот с нашими — сложнее. Там, мол, знаешь, сколько желающих будет? Пол-Москвы».
А контракт, между прочим, был нешуточный…
Оксана так никогда и не узнала, сама ли она прошла отбор или помогли деньги, взятые из Игорькова сейфа…
А через два дня Игорек узнал про бабки. «Слушай, — пробухтел он, выходя из кабинета, — что-то я не пойму…
ты у меня баксы брала?» — «Что-что?» — переспросила Оксана, которая переодевалась в спальне и прекрасно все слышала. «Я говорю, ты баксы брала у меня?» — повторил Игорек и нахмурился. Оксана медленно сняла трусики, скользнула по нему взглядом и небрежно сказала: «Брала… немного… Ничего?» Нахмуренная Игорькова физиономия не предвещала ничего хорошего, но к тому времени они только два месяца были вместе, и тогда он еще тащился от нее, будь здоров. И тем не менее, вместо того чтобы сказать: «Ничего, любимая, кушай на здоровье», — жестко спросил: «Сколько?»
Оксана, по-прежнему делая вид, что ничего не происходит, повернулась к нему спиной и слегка наклонилась — якобы за тем, чтобы взять с кровати чулки или какую-то тряпку. Шелковая комбинашка поползла вверх, обнажив шоколадного цвета ягодицы совершенной формы с белым треугольничком повыше копчика. «Не помню, — пропела она небрежно и, не меняя позы, повернулась к нему: — То ли две, то ли три. А что?»
Игорек сделал два шага в ее сторону, не сводя с нее горящего взгляда, и хрипло сказал: «Пять. Ты взяла у меня пять кусков. Без спросу». Оксана оперлась о правое колено, повернулась на бок и незаметным движением сбросила с плеча тонкую бретельку. «Прости. Мне было очень нужно, а тебя не было… Простил?»
Он стоял рядом с кроватью, нависая над нею, как скала, смотрел на нее каким-то странным немигающим взглядом, и вдруг у нее мелькнула дикая мысль, что он может ее убить. Просто взять и убить. Как собаку. За свои паршивые пять тысяч. Оксана замерла, на мгновение забыв совет одного из своих наставников, которому всегда неуклонно следовала: «Ты должна все делать так — все, слышишь? — ходить, сидеть, лежать, танцевать, есть, пить, словом, все, — будто тебя снимают в кино. Даже когда ты одна». Наверное, если бы молчание Игорька продлилось еще минуту, она бы вскочила и с криком выбежала бы вон из его дома.
В этот момент Игорек, все еще в упор глядя ей в глаза, сорвал с себя галстук, сбросил пиджак и, нелепо раскорячившись, всем телом навалился на нее. «Зачем тебе столько? — прохрипел он. — А? Говори…»
Но она уже не боялась. Она почувствовала себя в своей стихии и решила, что теперь может поиграть с ним. «Не скажу… — прошептала она, отстраняясь и представляя себе кинокамеру, внимательно следящую за каждым движением ее красивого тела… — Ты меня напугал… злюка… бяка… хищный зверь…» Игорек, которому сравнение со зверем понравилось, оскалил зубы и прорычал: «Ррр-р! Так зачем? Ну?»
Она отползала от него, он, стоя на четвереньках и дико рыча, догонял, пока не кончилась кровать и они оба не свалились на ковер, где Игорек, страдавший аноргазмией, долго имел ее — и в хвост и в гриву.
Тогда к разговору о деньгах он так и не вернулся, но она хорошо запомнила страх, который испытала, и никогда больше не рисковала, предпочитая попросить или дождаться, пока он предложит ей сам.
А теперь она вытащила у него сорок тысяч.
Правда, продолжала рассуждать Оксана, есть некоторая разница. Если тогда ей не хотелось объяснять ему, для чего она взяла его деньги, — ведь правда же, зачем ему знать, на какие ухищрения приходится иногда пускаться модели ее уровня? — то теперь ей есть что сказать. Вопрос только в том, поверит он ей или нет.
И еще. Всей суммы у нее до сих пор нет. Она добавила свои, пять взяла у матери под проценты, десятку у Ирки Зараевой — той самой, которая теперь Гришакова, — как-никак подруга. Оставалось найти еще десять. Но где?
Она попыталась ткнуться к товаркам: одной, другой, третьей, но никто не давал. Мужики? Свои старые связи она растеряла, а новые так или иначе связаны с Игорьком. Вдруг кто-нибудь сболтнет? Не-е-ет, рисковать нельзя. Оставался Семен, журналист. Этот, судя по всему, готов на все, лишь бы заполучить ее в койку. И если она попросит у него «в долг», он, может быть, и даст. Вот только… не рискует ли она еще больше, связываясь с журналюгой?
Оксана вспомнила, как на заре своей карьеры гордилась каждым предложением дать интервью или напечатать снимки своей персоны в какой-нибудь газете или журнале. Как она скупала по нескольку десятков экземпляров и раздавала знакомым, а из оставшихся вырезала себя любимую и наклеивала на обои в своем отгороженном ширмой углу в Балашихе.
А потом она сошлась с Игорьком, и все изменилось — ее имя стали трепать все кому не лень. «Оксана Кульбида, любовница одного из самых крутых авторитетов Москвы».
Однажды, в самом начале их второго романа — потому что три с лишним года назад был еще первый, очень короткий, который ничем не кончился, — какая-то грязная газетенка опубликовала снимок, где она, Оксана, стоя в умопомрачительном бикини на палубе Игорьковой яхты и прикрыв глаза ладонью, защищаясь от средиземноморского солнца, смотрит куда-то вдаль. А на заднем плане двое мужчин возятся с какой-то снастью: сам Игорек и его правая рука — Толик Хреков. И какая-то дурацкая подпись: то ли «С кем из двух авторитетов спит наша отечественная Синди Кроуфорд?», то ли «Любовь втроем — два крутых авторитета делят между собой нашу Русскую Красу». Причем под двумя авторитетами имелись в виду сам Игорек, то есть Игорь Александрович Барсуков, негласный владелец сети игорных домов, и некий Марат Газзаев, его конкурент и заклятый враг. То ли журналистка прокололась и приняла Толика за Марата по ошибке (благо они были чем-то похожи), не зная при этом, что Барсуков и Газзаев ни при каких обстоятельствах не могли оказаться на борту одной яхты, то ли сделала это нарочно, преследуя какие-то свои непонятные цели. Так или иначе, за спиной у Оксаны начали шушукаться: и те, кто знал, с кем она спит, и те, кто только делал вид, что знает, и даже те, кто вовсе не был с ней знаком.
