После этого нас загнали на самую тяжелую работу и не давали ни есть ни пить три дня.
Старая женщина из Кангабада ослабела и неделю спустя умерла.
Снакальди Сердечная Ладонь, происходивший из племени, называемого Люди Коней, умер только ночью, однако тело его осталось над вратами.
За это время я совершенно утратил надежду. Я перестал говорить даже с Бенкеем. Я просто спал и делал, что мне приказывали. Я понял, что мы не сумеем сбежать, что мы не знаем страны и не сумеем уйти от конной погони с собаками. В горах сложнее скрываться, чем где бы то ни было, потому что часто нельзя идти иначе, чем по дороге. Вне ее разверзаются пропасти и скальные стены, а тот, кто знает горы, может быстро заблокировать переходы.
Харульф сумел сползти с постели только через несколько дней, но он не мог ходить, а потому хромал, подпрыгивая и опираясь подмышкой на раздвоенную палицу. Нам приходилось кормить и поить его с ложки, как ребенка. В какой-то из дней ему не позволили лечь спать, а вместо этого забрали на двор Смильдрун, и мы долго слышали в ночи раздающиеся вопли. Мы не узнали, что там происходило, а он ничего не хотел рассказывать. Это повторилось и в следующую ночь, а утром парень снова исчез. Казалось невозможным, чтобы он сумел выбраться из ограды и сбежать – больной, измученный и хромой, но все же он канул, словно дирхам в колодец. Тайна его бегства оставалось тайной не слишком долго – пока кто-то не вошел в баню и не увидел, что Харульф Читающий-на-Снегу из племени Людей Грифонов повесился на балке, на которой сушились травы, использовав для этого собственные штаны.
Мне тогда показалось, что я понял, что может чувствовать старик, чья жизнь подходит к концу, и которого ничто уже не может удивить. Я просыпался с рассветом и старался побыстрее выйти из избы, поскольку тот, кто выходил последним, получал удар плетью. А потом я пытался дожить до сумерек. И все. Ни с кем не говорил и ни на кого не смотрел. Когда мне приказывали взять в руки мотыгу – копал. Когда указывали на корзину – нес. Когда давали кубок – пил. Когда подсовывали миску каши – ел. Когда со мной говорили – смотрел, будто ковца. Дни проходили и делались все короче и все холоднее. К утру трава становилась белой и потрескивала, лужи схватывались льдом. Мои волосы отрастали. Только так я и понимал, что время идет.
Однажды Бенкей не выдержал и устроил так, чтобы мы оба убирали скотный сарай и вывозили навоз.
– Я терпелив, тохимон, – сказал он, поддевая на вилы солому с навозом. – Но не понимаю, что ты готовишь. Ты думаешь. Смотришь под ноги. Без слова делаешь все, что только приказывает эта худая амитрайская крыса. Я жду, дни текут, но это не меняется, и я не понимаю, к чему оно приведет.
– Не ведет ни к чему, – ответил я. – И не знаю, что мы могли бы сделать. Не знаю, как преодолеть частокол. Не знаю, как избежать псов и погони. Не знаю, как найти дорогу в этой проклятой стране. Не хочу, чтобы мы закончили на воротах, надетые на копья. Не знаю ничего. Я лишь подросток, ставший рабом. Даже размером каждый из этих дикарей раза в два больше нас. Я понятия не имею, что бы мы могли сделать, Бенкей. Убитые мужи равнялись этим силой и происходили из этой страны. А теперь они мертвы.
Он побледнел, когда я говорил, сжал ладони на рукояти вил, и казалось, что меня ударит. Вместо этого он бросил вилы на землю, а потом пнул стену.
– Значит, все пропало! – рявкнул задушенным голосом, стараясь не кричать. А я замер, поскольку Бенкей заговорил по-кирененски. – Это конец! Мы погибнем тут, а Сноп и Н’Деле пропадут оба! Кирененцы, идущие за Лемехом, будут перебиты! Праматерь победит и пожрет нашу страну! Конец! Нет никакой надежды! Если уж Владыка Тигриного Трона, Пламенный Штандарт, Господин Мира и Первый Всадник не в силах обмануть нескольких косматых дикарей! Конец клану Журавля, если уж его кай-тохимон слаб! Я думал, что мы отвоюем себе право на жизнь! Что я иду рядом с Носителем Судьбы и что смогу умереть, сражаясь за свободных людей! И что если выживу, то смогу присоединиться к клану Журавля где-нибудь в Новом Киренене, в стране свободных людей! Но нет, все пропало. Поборола нас толстая баба с кнутом! Зачем кому-то армии! Императора может сломить горсточка дикарей из деревянного сарая где-то в горах! Хватит нескольких ударов плетью – и император превращается в раба!
Он на миг замолчал, а я чувствовал себя так, будто просыпался.
– Ты – сын лучшего владыки, которого только носила земля, Филар. Он назначил тебя наследником. Тебя научили, как править. Научили тебя, как сражаться. Научили тебя тысячам вещей, о которых я и понятия не имею. Я не верю, что ты не можешь найти способ, чтобы справиться с одной жирной гадиной и ее бандой дикарей. Их всего-то двадцать три! Я просто не верю! Скажи мне, за что умер Крюк, сын Бондаря? За что погиб Брус, сын Полынника? А потом скажи мне, тохимон, какая судьба ждет Воду, дочь Ткачихи? Быть тохимоном, первым среди равных, может лишь тот, кто отличается от остальных! Кто всегда будет владыкой и командиром, где бы он ни оказался. Даже связанный и побежденный, он всегда будет тем, кто делает то, что должно, и кто не опускает руки. Потому мы идем за ним. Мы, свободные кирененцы. Выбираем тохимона как первого из нас. Того, кто знает. Того, кто ведет. Когда собственного ума каждому из нас не хватает.
Я поднял кулак ко лбу и накрыл его второй ладонью.
– Кодай массо, аскаро, – сказал я, чувствуя, как по лицу катятся слезы. – Прости мне слабость. Этого не повторится. А теперь тебе снова придется набраться терпения, но я отныне начну искать способ. Скоро я скажу, что мы сделаем, и клянусь, что мы отсюда вырвемся. Но я найду лучший выход, чем бегство вслепую.
Он поднял голову.
– Лучший способ, чем бегство?
– Сыграю с ними в тарбисс. И обыграю. Они как медведи или скальные волки. Большие, сильные и опасные. Я же стану как змея, Бенкей. Как сколопендра. На кого поставишь? На спящего медведя или на притаившуюся змею?
Но и после, казалось, ничего особо не изменилось. Мы работали, деревья стояли черные и голые, как бы мертвые. Птицы исчезли. На их месте появились другие. Шел дождь, превращая землю в грязь, которая порой твердела от холода, будто камень. Дождь превращался в танцующие в воздухе холодные клочья и перья, ложащиеся на землю. Но я уже не смотрел глазами раба. Я смотрел как стратег. Как шпион. Как тайный убийца. Все что угодно могло иметь значение. Я открыл глаза и уши. Слушал сплетни, разузнавал. Снова принялся учить их язык. Ждал. Свернулся в клубок среди сухой листвы. Невидимый. Незаметный. Ядовитый. Я стал змеей.
Слушал их язык и запоминал слова. Постепенно начинал понимать и то, что говорят, даже когда разговаривали они между собой. Но я делал вид, что понимаю немного, а реагировал лишь когда говорили со мной громко и отчетливо, используя простые слова.
Я присматривался к Людям-Медведям, искал их слабые места. Старался понять, кто важнее, кто кого ненавидит и кто кого боится.
Одновременно я выглядел послушным, запуганным невольником. Тихим и не доставляющим проблем. Я ждал, свернувшись в клубок.
