Полуголый племянник Смильдрун раскачивался подле стола с воздетым рогом, которым он потрясал в сторону сидящего на торце стола дяди. Смильурф был голым, с перебинтованной грудью, одна рука его свисала на перевязи – он едва мог сидеть на стуле с деревянной спинкой. И только ладонь, сжатая на серебряном кубке, казалась живой.
– И вот что я еще скажу тебе, Смильурф, – орал тот, с рогом. – Если тебя не поставит на ноги хорошая горячая сучка из Амитрая, такая как вот эта, то не знаю, дельный ли ты парняга! Кишки тебе, может, и отбило, но остальное ж, небось, работает, как нужно!
Смильурф пытался улыбаться, а то и что-то сказать, но только закашлялся, и ручеек крови потек у него по подбородку, впитываясь в слипшуюся бороду.
– Я всего лишь хотел помочь вам жить в страхе Праматери, – прошептал Удулай. – Чтобы вы не одичали, как они. Чтобы помнили: один – это ничто. Что благо – это всегда общность и приказания Подземной. Видишь, как выглядит жизнь тех, кто не ведает послушания и скромности? Хочешь быть, будто животное?
– Веди, старик, – буркнул я.
Мы пошли коридором вдоль резных балок, пока не оказались перед дверьми, украшенными рядами крупных гвоздей.
– Открой ее и войди, – проскрипел Удулай. – Сейчас ты получишь урок покорности.
Я толкнул дверь, чувствуя, как грохочет мое сердце.
В комнате не было никого, стояло лишь небольшое ложе с резными конскими головами в изголовье, ложе было накрыто шкурами, а еще одна – огромная, какого-то неизвестного мне косматого зверя – лежала на деревянном полу; тут же был и каменный очаг, в котором ярился торф. Была там еще и стойка, на которой висел полупанцирь из тисненной кожи, и размер его позволил бы разместить внутри огромную тушу Смильдрун; панцирь был украшен железными чешуйками, а подле него висел шлем с заслонкой на шею и верхнюю часть лица. На стене был также щит, а на нем – копье и меч. Всего этого можно было ожидать.
Но кроме того, на колышках висели еще и кандалы с цепями, пучки ремней и несколько плетеных бичей. Такое я мог ожидать в сарае, в помещении для рабов или в арсенале, но в спальне? Я взглянул в другую сторону и чуть не вскрикнул. Содрогнулся, чувствуя себя так, словно проглотил собственное сердце.
Ибо на небольшом резном столике стояла черная статуэтка, ощерившая на меня клыки и глядящая вытаращенными глазами Азины, Госпожи Страды. Беременной и танцующей с миской, что ждала жертвенной крови. Рядом лежали нож из обсидиана и кубок, изготовленный из черепа.
Может, был это трофей, привезенный из похода в наши земли?
Может. Из-за других дверей до меня доносились звуки музыки, я слышал хихиканье и высокий, соблазнительный смех Сверкающей Росой. Я толкнул эти двери.
Баня. Личная баня Смильдрун, большая, выложенная полированным камнем и деревом. В лицо мне ударил горячий пар, и на миг я будто ослеп. Смильдрун сидела на деревянном стуле, голая, распаренная и сверкающая от пота. Она вся состояла из складок, те были одна на одной, так, что я не мог даже понять, где ее грудь. Она упиралась толстыми ножищами в помост, и с расставленными ногами выглядела как Праматерь.
Другие женщины сидели рядком на лавках, была там ее сестра и две кузины, две невольницы и какие-то свояченицы. В Доме Росы жило семь молодых женщин, и похоже, что все они как раз и находились в бане, когда Смильдрун вызвала меня к себе. Старшие женщины обитали в отдельном доме и, кажется, говорить им было особо не о чем.
Я видел не слишком отчетливо, поскольку невольница плеснула черпак воды на раскаленные камни, и все снова заволокло густым, горячим паром. Еще в воздухе витал густой запах специй.
Смильдрун взглянула на меня со своего трона, но не сделала и жеста, чтобы заслонить свою наготу.
– Крысеныш! Раздевайся, хайсфинга. Что в бане делать в шубе?
Я разделся и оставил все перед дверьми, не зная, что бы мне с ним делать.
А потом вошел в клубы пара, в звуки арфы и в хоровое хихиканье.
Я встал в душной жаре, впереди маячили неясные фигуры, отовсюду появлялись ладони, которые цепляли меня и толкали, неуемно хихикая. Кто-то подставил мне ногу, я свалился на лавку, на ряды скользких бедер и колен, вызвав хоровой писк и новую канонаду смеха.
Резкий запах щекотал нос, беспокояще знакомый.
Я вдруг увидел продолговатое, залитое потом лицо одной из своячниц Драконихи, с дикими глазами и настолько сжавшимися зрачками, что напоминали мне черные черточки, режущие янтарные глаза напополам, сверху вниз.
Хархаш.
Черная Смола Снов.
Они не умели курить это ни в трубке, ни в кальяне, а потому бросали комья смолы на раскаленные угли, а дым смешивался с паром. Его было немного, но я все равно чувствовал, что голова моя кружится.
Смильдрун внезапно пнула меня в лицо, не вставая при этом с кресла, и я свалился на мокрые доски. У поверхности пола было чуть холоднее.
– Вставай! – крикнула она.
Я встал, выплюнул кровь, и вдруг кто-то стеганул меня сзади. Не плетью или ремнем, но розгой. Гибким прутом, вырезанным с какого-то куста. А потом еще раз.
И снова.
– Вот же ты грязный, крысеныш! – она зашлась визгливым смехом. – Нужно стереть с тебя грязь.
Я подумал, что судьба раба – тяжела.
У всех были розги, некоторые держали по нескольку за раз, и мне казалось, что я попал под косы колесницы. Некоторое время я не понимал, что мне следует заслонять, но хватило и одного прицельного удара, чтобы я понял это.
Розги оставляли следы, но не резали кожу так глубоко, как плеть. Через какое-то время все тело мое напухло красными полосами, но кровь не шла.
Продолжалось это бесконечно, вокруг вставали клубы пара, а меня хлестали под свист розог и хохот, пока Смильдрун наконец не хлопнула в ладоши – и все закончилось.
– Теперь твоя очередь, – крикнула она. – Ты подросток, но у тебя тело мужчины, а потому покажи, что ты умеешь.
Она бросила пучок розог к моим ногам – куда более тонких и деликатных, чем те, которые оставили полосы на моей коже, на некоторых еще оставались листья. А потом все добрые женщины двора поднялись с лавок и стали подставлять тела, чтобы я их стегал, и даже Смильдрун вытянула сперва одну, а потом и вторую свою толстую ногу. Я понятия не имел, что это все значит, решил, что чему быть, того не миновать. Некоторые из тех женщин выглядели вполне заманчиво, у них были стройные тела и экзотические, продолговатые лица, но вообще-то я этому не радовался. Что-то говорило мне, что я погибну тут, раз уж они дали мне увидеть свои нагие тела. Я действительно думал об этом как об обряде в Доме Женщин в Амитрае, а я ведь видел здесь статую Азины.
Я не хлестал их слишком сильно, гибкая метелка не позволяла такого, но я делал, что можно, а хохот Смильдрун разносился по бане, как визг свиньи.
Когда все дамы повернулись ко мне спинами, оттопыривая зады, я украдкой поднял оброненную розгу и отхлестал их, пробуждая хоровые писки, полные возмущения, но Смильдрун смеялась так, что упала на свой трон.
