Вот так я и оказался в том райцентре – товарищ помощник военного комиссара. Район был здоровенный, с какую-нибудь там Швейцарию, как говорится. На бумажной работе сидели те самые полтора инвалида, а мне майор предназначил скорее уж курьерскую должность – развозить повестки по деревням. Война кончилась, но мобилизация соответствующих возрастов шла заведенным порядком. И парнишку, который до меня занимался повестками, как раз и должны были призвать.
Военный почтальон, одним словом. Может быть, для старшего лейтенанта, фронтовика, это чуточку и унизительно – но после команды выздоравливающих, где предстояло торчать еще месяц, и эта незавидная должность казалась чуть ли не генеральской. К тому же майор абсолютно ни в чем мне не соврал: места красивейшие, тайга, сущий курорт, и есть чем подкормиться в деревнях помимо скудного пайка, и с самогоном обстоит неплохо, если знать места, и женское население, что греха таить, крайне отзывчивое. Я тогда был холостой, меня совесть не мучила…
Одним словом, ни о чем я не жалел уже дней через несколько. Отыскался расхлябанный велосипед, валявшийся в сарае у давным-давно мобилизованного агронома, я его очень быстро привел в божеский вид – еще до войны увлекался этим делом. И жизнь настала совсем хорошая. Одно настроение портило, но об этом потом…
Недели через две новой службы пустился я в очередной рейс с пачкой повесток в полевой сумке. Деревня была большая, восемнадцать призывников. И лежала далеко от райцентра, вовсе уж в глухомани. Заранее было ясно, что засветло я не обернусь, так что военком дал мне указание ночевать там. И даже указал, к кому лучше стать на ночлег, да еще передать от него привет – вот тогда-то я буду и с яишенкой, и с самогоном. А напоследок сказал загадочно:
– Если получится, с дедом Мокеем поговори. Авось поможет…
Одолел я примерно три четверти пути. Заблудиться не боялся – я туда ехал впервые, но дорога накатана тележными колеями, так что не собьешься. Красота вокруг, белки цокают, птички поют, день солнечный, даже припекает…
Свернул я за невысокую сопку… и как дал по тормозам! Показалось сначала, что я незаметно для себя самого, пока ехал, сошел с ума, и качественно.
Метрах в двухстах впереди, аккурат возле тележной колеи, по которой мне предстояло проехать, лежала змея. Да куда там, натуральнейшая змеища, вроде анаконды из приключенческих романов, которые я до войны перечитал в библиотеке на три круга! Удав.
В этаких буровато-зеленых узорах. До сих пор не знаю, сколько он был в длину, но мне тогда показался не меньше телеграфного столба – а может, так оно и было. Должно быть, грелся на солнышке, лежал, вольготно вытянувшись, разве что хвост свив в полукольцо, а голову умостив аккуратно на дороге.
Как-то там само собой получилось… Вот только что я стоял на дороге – и вот уже, бросив велосипед, укрываюсь за ближайшей толстой сосной, наблюдаю за змеищей, затаив дыхание.
Привидеться она мне никак не могла. Самая настоящая. И сразу же возникли насущнейшие житейские вопросы: а что, если характер у нее куда как скверный? А что, если она хочет жрать? И если такая тварь опутает, то хрустну я, как солдатская галета, и останутся от меня одни воспоминания. Во всех романах, которые я прочитал, такие змеюги только и мечтали, как бы заглотать неосторожного путника…
Я вообще-то был при оружии. Личное у меня, конечно, забрали еще в медсанбате, но у меня имелся роскошный трофейный «вальтер», не стандартный армейский, а сделанный по заказу, с разными красивостями. Я его забрал у генерала, когда мы перехватили на дороге его штаб и в два счета отправили всех к Нибелунгам – кроме генерала, конечно, он нам живым нужнее. Трофейных пистолетов хватало у многих, и отобрать их у нас пытались где только возможно, но многим удавалось все же заховать, вот и у меня получилось. Там, в районе, я его носил открыто в кобуре. Майор не препятствовал – говорил, правильно, разъезжаю-то я по глухомани, кто знает, вдруг придется и зверя пугануть. Те же волки за войну обнаглели до невозможности…
Только сразу стало ясно, что не с таким арсеналом открывать военные действия против этого таежного удава. Голова у него по сравнению с прочим телом совсем небольшая и, безусловно, являет собою самое уязвимое место, но это ведь нужно исхитриться, подкрасться и высадить в башку всю обойму. А предприятие это крайне сомнительное в свете шансов на успех. Призовым стрелком из пистолета я никогда не был, да и стрелял последний раз чуть ли не полгода назад. А бить по туловищу – это для него что слону дробина. Вот если бы высадить до последнего патрона диск из «Дегтяря», но где ж его возьмешь…
В общем, открывать боевые действия никак не стоило. Я еще какое-то время постоял, приглядываясь – нет, он лежал совершенно спокойно, я бы даже сказал, разнеженно и окружающим ничуть не интересовался, спал, похоже, на солнышке. Взвалил я велосипед на плечо, прикинул маршрут и сделал приличный крюк по чащобе. Так и колотило всего. Я не трус в том, что касается обычных опасностей, но посмотрели бы вы на эту змеищу… Отроду о таком не слышал. Читал у Бажова, но это же, ясное дело, сказы, так и называются…
Я все время боялся на другого такого же наткнуться – если есть один, могут и другие оказаться. Ничего, обошлось, выбрался я благополучно на дорогу примерно в полукилометре от того места, где осталась змеюка, и на педали нажал так, что меня, честное слово, любой тренер взял бы в сборную Советского Союза, ничуть не раздумывая…
В конце концов добрался до деревни, раздал повестки. Что меня удивило – совершенно другое, нежели в прочих, ко мне отношение. Помните, я хотел рассказать, что единственное крепко и всерьез портило настроение?
Сплошь и рядом родные встречали меня, мягко скажем, скверно. Ну, сами, должно быть, понимаете… У нас на Руси и в мирные-то времена в армию провожали с криком и плачем. «Ах, куда ты, паренек, ах, куда ты, не ходил бы ты, Ванек, во солдаты…» Ага, вот именно. А уж после такой войны, когда мужчин под метелку вымело…
Что вы говорите? Война кончилась? Так вот это-то больше всего деревенских баб со стариками и удивляло, и раздражало, и злило. Сплошь и рядом так и кричали в лицо: «Вы что творите, ироды? Война кончилась давно, а вам все одно ребят подавай? Новую, что ли, затеваете?» Ну и, случалось, обзывали… по-всякому.
Ну и что тут прикажете делать? Объяснять им, что война войной, а призыв призывом? Плохо до них доходило. Один раз даже вилами под носом махала остервеневшая тетка, хорошо хоть не пырнула. И что прикажете делать, в НКВД на нее писать? Я таким письмам не писарчук…
Так вот, в этой деревне я моментально подметил: настроение ко мне было совсем другое, непохожее на все прежнее. Встречали меня без причитаний и ругани, я бы даже сказал, с настороженостью какой-то, причину которой я понять никак не мог, хоть тресни. Одно знал: с таким отношением никогда еще не сталкивался. Новое что-то, непонятное.
Председателем сельсовета у них был однорукий мужик с тремя медалями. Корнеич его звали. Зазвал он меня к себе в избу, выставил жиденького чайку с шанежками, и какое-то время беседа наша протекала в том же напряженном ключе. Словно ждал он от меня чего-то. Не было никакого разговора меж фронтовиками – а ведь когда встречались двое воевавших, они моментально завязывались: где, когда, как и что… Я заикнулся, что придется ночевать – он сказал, что определит к кому-нибудь, раз такое дело, казенное. И снова мы сидели, попивая пустой почти чаек, перекидываясь словами, словно по обязанности. Очень большое неудобство я чувствовал за его столом…
