— Потому, что она самое яркое свидетельство мудрости
божественного замысла — рождение, превращение, умирание. Все удивительно
гармонично, быстротечно, прекрасно.
Половцев понял, что дальше продолжать не стоит, иначе они
зарулят в такие дебри, из которых существует только один выход — через приемную
сумасшедшего дома.
— Спасибо, вы очень доступно мне все объяснили. Один
технический вопрос — зачем у вас кукла на веревке болтается? Что-то типа
парашюта для погашения скорости прыжка?
Трикарский развел руками:
— Господи, но это так очевидно! Это же куколка, из
которой и появляется бабочка!
Половцев лишь кивнул головой — мол, теперь все ясно, как же
я раньше не догадался. И задал еще один, сильно беспокоивший его вопрос:
— А почему вы решили устроить перформанс у фонтана?
— Да ничего я не решил. И фонтан подвернулся случайно.
Я разделся у входа в «Пушкинский», там очень удобная площадка, но меня прогнали
охранники. Тогда я спустился вниз, и уж там за мной стали гоняться милиционеры.
Жалко. Вы же видели, как народу понравилось. Народ — он прекрасное понимает и
ценит. Не то что власти.
И Трикарский выразительно посмотрел на Стаса, задумчиво
грызущего колпачок шариковой ручки.
Некоторое время они молчали. Половцев понял, что, к
сожалению, никакого прока от художника не будет, отношения к трупам в воде он
не имеет и время потрачено впустую.
Напоследок он спросил:
— И что, если вас сейчас отпустят, оформив мелкое
хулиганство, вы так голышом и поскачете домой?
— Почему домой? — гордо ответил Трикарский. —
У меня в мастерской уже ждут друзья и знакомые. Будем отмечать такое событие!
— Привод в милицию?
— Рождение шедевра!
— А ваши друзья тоже занимаются такими перформансами?
Трикарский даже застонал от возмущения:
— Перформансами не занимаются! Это не секс!
— Хорошо, хорошо, — успокоил его Половцев. —
Я просто имел в виду — не практикуют ли в вашей среде подобные акции, только
коллективные? Иными словами — не полетит ли после вашего празднования по
Тверской целая стая бабочек-самцов?
— Да что вы такое говорите! — вскричал
оскорбленный в лучших чувствах художник. — Перформанс может сотворить
несколько талантливых одиночек. Но это же искусство, где каждый индивид —
творец, сопрягающий свой дар с другим творцом. Не надо из нас делать
фанатиков-сектантов или пациентов Кирзача, распевающих зомбирующие гимны.
— Кто такой Кирзач? — удивился Стас.
— А, умник один. Не волнуйтесь, не вор в законе.
Психиатр известный, у него своя клиника. Да таких, как он, в Москве — не
счесть. Шарлатаны. Вы бы ими лучше занялись, наверняка налоги не платят, —
поведал Трикарский, неожиданно обнаружив признаки социальной активности и
гражданской ответственности.
Глава 19
Это — клиника. Крупная рыба в сетях
Сильвестра. Узелок — на память!
Теперь, когда Стас нацелился на то, чтобы охмурить Майю, так
сказать, по полной программе, он стал заходить к Сильвестру гораздо чаще, чем
этого требовали интересы дела. Сейчас, например, ему нечего было рассказать,
кроме истории с голым художником. Впрочем, рассказчиком он был отменным, и Майя
хохотала до слез.
Сильвестр сначала слушал внимательно, но потом вдруг
перестал реагировать на слова и уставился в окно. Потом часто заморгал и
зажмурился. Солнце жидким золотом стекало по стеклам, и от этого блеска было
больно глазам.
— Босс? — позвала Майя. — С вами все в
порядке?
— В полном, — ответил Сильвестр, открыв
глаза. — Кажется, я сообразил.
— Сообразил — что? — насторожился Стас.
— Я понял, что мы до сих пор упускали из виду. Господи,
а ведь это лежало на поверхности! Так просто, что даже обидно.
Майя со Стасом переглянулись.
— Может, что и лежало на поверхности, — сварливо
заметил старший лейтенант, — но я этого не разглядел.
— Ты только что сказал фразу, которая дала мне ключ ко
всему делу.
— Я сказал?!
Стас так растерялся, что даже не сумел этого скрыть.
— Ну да. Про Кирзача. Известный психиатр, у него своя
клиника…
— Ну и что?
— А то. Ну-ка, напряги мозги. У каждого из трех
человек, которые так глупо утонули — в бассейне, в пруду и в ванне, не так
давно случилось в жизни какое-то несчастье. Любовника Матвейкиной заподозрили в
махинациях, и он выбросился из окна. У Савиных, по слухам, была несчастная
любовь, которая перевернула всю его жизнь. У Баландина украли коллекцию
конфетных оберток, смысл жизни, можно сказать, что стало для него огромным
потрясением.
— Ну?
— К кому сегодня небедные люди обращаются за помощью,
когда в их жизни случаются потрясения? — спросил Сильвестр и сам ответил:
— К психотерапевту. Это модно, дорого и иногда приносит реальную пользу.
У Половцева отвисла нижняя челюсть.
— Вы проверяли компьютеры жертв? — напирал
Сильвестр.
— Ну, так… Просмотрели данные, составили кое-какие
списки. Но там ничего нет, что мы должны были искать?
— Искали наверняка письма угрожающего содержания. Нужно
срочно проверить, с какими запросами входили эти трое в поисковые системы. И
нет ли среди этих запросов частных психологов. Если есть, то не пересекаются ли
названия клиник или фамилии докторов. Если мы найдем одного и того же врача,
который пользовал всех троих персонажей дела, мы найдем ответ на главный вопрос
— КАК?
Пока Сильвестр говорил, щеки Половцева наливались румянцем.
Было неясно, то ли он покраснел от досады на себя — не додумался сам! — то
ли просто загорелся новой идеей. В любом случае времени на то, чтобы провести
задуманное Сильвестром сравнение, потребовалось гораздо больше, чем хотелось.
Однако результат их потряс.
Каждый из троих погибших действительно искал для себя
доктора. Каждый из них искал в Интернете клиники и просматривал
специализированные сайты. Совпадений оказалось три. Стас принес список с
адресами и телефонами и, выложив его на стол, спросил:
— Ну, с какой клиники начнем?
Это был просто оборот речи, потому что никто из них не знал,
какую клинику выбрали жертвы. Однако Сильвестр, бросив лишь один взгляд на
распечатку, быстро сказал:
— Вот с этой.
Клиника называлась «Девяносто семь» и ничем не выделялась.
Она была даже не первой в списке.
— Почему именно с этой? — с ухмылкой спросил Половцев,
решив, что Сильвестр просто гадает вслух.
Однако тот был предельно серьезен:
