Лукреция вытянулась и приблизила лицо к стеклу. Неяркий дневной свет упал на ее лицо. Салома могла видеть, как сильно та вспотела.
Что-то щелкнуло снаружи по стеклу. Лукреция закричала, отшатнулась от люка, потеряла равновесие и упала. Салома инстинктивно прыгнула вперед и попыталась подхватить свою сестру. Они обе упали на пол, и тут же по их щекам потекли слезы.
Лукреция, шатаясь, поднялась, вцепившись в руку Саломы. Она не проронила ни слова, ее лицо окаменело от ужаса. Даже в сумерках Салома видела, как побледнела ее сестра.
Они забились в темный угол, спрятавшись за несколькими камнями, защищавшими их с трех сторон. Сидя на корточках, девочки тесно прижались друг к другу.
— Что это было? — жалобно простонала Салома. — Что это было?
Лукреция не смотрела на нее, только икала. Она была совершенно растеряна.
Шаги на кровле превратились в агрессивные стуки и скрежет и доносились теперь со всех сторон одновременно. Через мгновение раздался резкий визг, издаваемый многими глотками, и скоро весь чердак, весь мир были заполнен ужасным шумом.
Девочки еще теснее прижались друг к другу и теперь плакали, не сдерживаясь. В какой-то момент Лукреция наклонилась к Саломе и прошептала ей что-то на ухо, так хрипло и тихо, что Салома только через мгновение поняла, что это было за слово.
— Зубы…
* * *
Якоб Гаупт никогда не был хорошим всадником, а сейчас он постарел и не хотел снова причинять страдания нижней части своего туловища и заставлять спину держаться прямо. У него хватало хлопот и с другими частями тела — казалось, что его коленные суставы при каждом шаге перемалывали пучки нервов, его пальцы дрожали, когда он расписывался, не говоря уже о зубной боли, мучившей его месяцами. Больше он, уж будьте уверены, не собирался привыкать к седлу старой клячи.
Конечно, на лошади он добрался бы значительно быстрее, чем на повозке, которой он сейчас управлял, трясясь по ухабам Ауасберге. Необитый облучок не доставлял удовольствия его костям, но Гаупт все же имел больше доверия к такому способу передвижения, нежели к поездке верхом на непредсказуемой кобыле. Он купил старую Магдалену, кобылу, тянувшую повозку, еще тогда, когда она была жеребенком, и, собственно говоря, у него никогда не возникало повода не доверять ей. Тем не менее он с опаской относился к лошадям, и к Магдалене в том числе.
Он мог бы добраться до поместья Каскаденов, пожалуй, уже давно, если бы мчался галопом. Но он все еще трясся в повозке, проезжая мимо опустошенных склонов и задумчиво смотрел на стаи птиц, летевших навстречу ему с востока. В Виндхуке говорили, что теперь, когда прошла основная волна беглецов, здешние места были вполне безопасны. Официально этого, разумеется, никто не захотел бы подтвердить, но Гаупт отправился бы в путь в любом случае. Адриан за день до этого был в городе, но не нанес, как обычно, визит бывшему священнику — а раз так, он сам преодолеет этот путь и доберется в поместье в целости и сохранности.
Нет, Гаупт не испытывал страха перед дикими животными. Гораздо больше проблем ему доставляла дорога. Песчаный грунт был настолько перекопан копытами животных, что колеса повозки грозили завязнуть через каждые пару метров. Даже если бы он захотел, не было никакой возможности ехать верхом на Магдалене — у него не было с собой седла, а лошадь тотчас сбросила бы его, если бы он забрался на нее без седла. Эта мысль опять так его расстроила, что он поклялся после Магдалены больше не покупать никакой новой лошади. Разумеется, при условии, что не она его переживет.
Сначала он просто удивился тому, что Адриан не разыскал его в городе. Это было необычно и, кроме того, невежливо. Потом ему в голову пришли кое-какие подозрения, и чем дольше он над ними размышлял, тем сильнее в его душу закрадывался страх, страх за Адриана.
Гаупт уже много лет пытался оберегать Адриана от его же дара, разъясняя ему, что его способности не принесут ему добра. Когда он заметил, что саны — и прежде всего этот Кваббо — стали интересоваться маленьким Адрианом Каскаденом, он решил вмешаться. Гаупт не мог допустить, чтобы мальчика постигла участь брата священника.
Вильгельм дорого заплатил за то, что связался с туземцами. Он не вышел из транса, в который они его ввели. Вскоре после этого один из мужчин, присутствовавших на посвящении, пришел к Гаупту, чтобы рассказать ему о том, что якобы Вильгельм во время путешествия своего духа остался в другом мире и будет теперь целую вечность там скитаться. Гаупт избил сана, который был намного слабее его, и даже разбил тому — неумышленно? — голову. Так как саны в Виндхуке не имели необходимой медицинской помощи, мужчина умер через три дня после случившегося.
Гаупт продежурил все дни у постели умирающего, несмотря на враждебное отношение к нему родственников и друзей сана. Никто не решился поднять на него руку — как священник, он был одним из самых могущественных белых мужчин Виндхука, — но их поклоны были для него хуже, чем побои или удар ножом. Когда раненный им сан испустил дух, Гаупт уже принял решение сложить с себя сан священника. С этого дня он больше ни разу не зашел в церковь и занимался лишь магазином брата. На потерю его репутации в среде немцев это повлияло гораздо больше, чем смерть сана, которую власти пытались скрыть, — но, возможно, Гаупт благодаря такому шагу поспособствовал спасению своей души. Он больше не верил в пользу исповеди и искупления и считал, что грехи надо искупать только делами. То обстоятельство, что он, вполне возможно, спас Адриану Каскадену жизнь, было одним из таких поступков.
Он не допустит, чтобы все его усилия пошли прахом. Появление этой очаровательной юной штучки, Сендрин Мук, полностью изменило поведение Адриана. Внезапно он снова начал заниматься такими вещами, от которых Гаупт всегда хотел его уберечь.
Сначала Гаупт не обратил внимания на опасность, какую таила в себе эта девушка. Только со временем он обо всем узнал — тогда, когда было уже слишком поздно изолировать ее и от Адриана, и от санов. Он долго разговаривал об этом с Адрианом, снова и снова, но юноша хотел сам о ней позаботиться. Его наивная влюбленность бросалась в глаза, но их отношения с Сендрин могли закончиться фатально — как для нее, так и для самого Адриана.
То, что Адриан избегал Гаупта, могло означать лишь одно: он снова начал интенсивно заниматься своими способностями и пытаться их контролировать. Гаупт был уверен, что Адриан хочет установить контакт с Сендрин, и это могло снова поставить его в зависимость от другого мира. Вильгельм умер при попытке проникнуть туда, и Гаупт дрожал при мысли, что с Адрианом могло произойти нечто подобное.
Теперь он ехал к нему, чтобы предостеречь от возможных последствий таких опытов и отговорить от его пагубных намерений. Должна же существовать какая-то возможность вправить юноше мозги!
Влюбленность влюбленностью, но если на карту поставлена жизнь — а если верить санам, то речь шла о гораздо большем, чем его жизнь, — нужно положить конец такому увлечению.
Гаупт не был настолько наивен, чтобы верить в то, что его влияния на Адриана достаточно, чтобы заставить того отказаться от Сендрин. Но, несмотря ни на что, он должен попробовать сделать это, должен схватить Адриана за плечи и встряхнуть его, пока из его головы не вылетит вся эта дурь. Почему Адриан попал под влияние шаманов, было понятно. Когда шаманы проявили к нему интерес, он был всего лишь ребенком, стесняющимся своей глухоты, ощущающим себя нелюбимым, выброшенным из жизни. Сегодня, однако, маленький мальчик стал мужчиной, и плохо ли, хорошо ли, но те времена, когда он без промедления следовал советам Гаупта, прошли. Гаупт знал, что сделать это будет сложно, скорее даже невозможно, но все же надо было попытаться уговорить Адриана.
