– Coloque suas maos no carro!
[44] – прокричал первый, развернул Пендергаста и прижал его к пикапу.
Пока двое других держали его на прицеле, первый обыскал его, проверяя, не спрятано ли где оружия. Потом он открыл ближайшую заднюю дверь пикапа.
– Entre
[45], – грубо сказал он.
Пендергаст никак не прореагировал, только заморгал на ярком солнце, и тогда парень схватил его за плечи и усадил на заднее сиденье. Двое других уселись по бокам от Пендергаста. Первый расположился на переднем сиденье, водитель включил передачу, и они рванулись с грязной улочки, подняв облако пыли, в котором целиком скрылась машина.
37
В дверь кабинета д’Агосты просунул голову дежурный:
– Лейтенант, вам звонят. Некто по имени Шпандау.
– Прими сообщение. Я сейчас занят.
– Он говорит, это важно.
Д’Агоста посмотрел на сержанта Слейда, сидевшего на стуле для посетителей. Он-то был бы рад перерыву. Слейд, мальчик на побегушках у Энглера, по просьбе начальника разговаривал с д’Агостой, пытаясь нащупать связи между двумя убийствами – в музее и на пороге дома Пендергаста. Д’Агоста не знал, насколько Энглер в курсе того, что объединяет эти дела, Энглер своих карт не раскрывал. Как и Слейд. Но они хотели заполучить копии всех материалов дела – всего-всего, – и причем немедленно. Слейд не нравился д’Агосте, и дело было не только в лакричных конфетах, к которым пристрастился сержант. По какой-то причине он напоминал д’Агосте школьного ябедника, который, если увидит, где что не так, сразу спешит сообщить учителю, чтобы подлизаться. Д’Агоста знал, что Слейд – парень умный и предприимчивый, и это только ухудшало ситуацию.
Д’Агоста поднял трубку:
– Извини. Нужно ответить. Это может занять несколько минут. Я тебя позову.
Слейд посмотрел на него, на дежурного и встал:
– Конечно. – Он вышел из кабинета, оставив за собой ароматный лакричный шлейф.
Д’Агоста проводил его взглядом и поднес трубку к уху:
– Что случилось? Неужели у нашего парня крыша на место встала?
– Не совсем, – раздался сухой голос Шпандау в трубке.
– Так что же тогда?
– Он умер.
– Умер? Как? Ну, то есть парень и в самом деле был болен. Но не настолько же!
– Охранник нашел его в камере меньше получаса назад. Самоубийство.
Самоубийство. Это было не расследование, а чистый геморрой.
– Господи, да что ж такое? – В голос д’Агосты вкралась нотка растерянности, а это его ни в коей мере не устраивало. – Разве у него не было антисуицидного обеспечения?
– Было, конечно. Все по полной программе. Камера с мягкими стенами, кожаные фиксаторы. Но он сразу после проверки высвободился из фиксаторов, сломав при этом ключицу, откусил себе большой палец на ноге, а потом… подавился им.
Пораженный д’Агоста молчал.
– Я пытался дозвониться до агента Пендергаста, – продолжал Шпандау. – Но его не застать, вот я и звоню вам.
Так оно и было: Пендергаст снова исчез. Это выводило д’Агосту из себя, но он выкинул мысли о Пендергасте из головы.
– Ясно. А просветление у него какое-нибудь было?
– Совсем наоборот. После вашего отъезда дела пошли совсем плохо. Он бредил, все время повторял одно и то же.
– Что именно?
– Вы это отчасти слышали. Все время говорил о запахе – о гниющих цветах. Спать перестал, днем и ночью галдел. Жаловался на боли. Говорил, что у него все тело болит. После вашего отъезда все стало еще хуже. Тюремный доктор давал ему лекарства, но, похоже, ему ничего не помогало. Диагноз так и не удалось поставить. А в последние двадцать четыре часа он вообще слетел с катушек. Бредил без конца, стонал, плакал. Я договаривался о его переводе в тюремную больницу, но тут сообщили о его смерти.
Д’Агоста набрал в грудь побольше воздуха и долго, медленно выпускал его.
– Вскрытие назначено на сегодня, на вторую половину дня. Я пришлю вам отчет, когда будет готов. Чем еще я могу вам помочь?
– Если что-то возникнет, я вам позвоню. – И с запозданием: – Спасибо.
– Мне жаль, что я принес плохие новости. – Шпандау отключился.
Д’Агоста откинулся на спинку стула. При этом его взгляд медленно, неохотно скользнул по кипе бумаг на столе, которые нужно было копировать для Слейда.
Здорово. Ну просто лучше не бывает.
38
«Хайлакс», гудя, несся по узким улочкам фавелы, словно слон сквозь заросли камыша. У лотошников не оставалось выбора – только отступать подальше от дороги; пешеходы и велосипедисты либо сворачивали в сторону, либо прятались за дверями. Боковые зеркала заднего вида не раз царапали стенки домов то с одной, то с другой стороны. Похитители Пендергаста молчали и постоянно держали его под прицелом своих винтовок. Машина все время поднималась, решительно петляя по серпантинам, за окнами мелькали сооружения, стоявшие вдоль дороги, как многоцветные грибы.
Наконец они остановились у небольшого огороженного участка на самом верху фавелы. Еще один вооруженный человек откатил самопальные решетчатые ворота, и «хайлакс» проехал на маленькую парковочную площадку. Все четверо вышли из пикапа. Один из них показал винтовкой, что Пендергаст тоже должен выйти.
Агент подчинился. Выйдя, он заморгал от яркого света. Казавшееся бесконечным пространство развалюх и трущобных сооружений простиралось до самого подножия холма, за которым начинались более упорядоченные улицы самого Рио, а дальше виднелась сверкающая лазурь залива Гуанабара.
За ограждением располагались три здания, отличающиеся от остальных сооружений фавелы только тем, что находились в лучшем состоянии. Несколько больших рваных дыр в центральном здании были заделаны цементом и закрашены. Во дворе стоял тарахтящий генератор. По верху проходило не меньше десятка проводов разного цвета, зафиксированных в разных точках крыши. Двое парней показали, что Пендергаст должен войти в центральное здание.
Внутри было темно, прохладно и аскетично. Стволами своих полуавтоматических винтовок парни показали ему на выложенный плиткой коридор с двумя лестничными пролетами, которые вели в большое помещение, наверняка кабинет. Подобно остальной части дома, кабинет не имел никаких украшений, почти как монашеская келья. Из мебели здесь был только стол из какой-то неопределенной древесины, по бокам которого стояли еще два охранника с полуавтоматическими винтовками, и несколько жестких стульев. На одном из стенных шлакобетонных блоков висело распятие, а напротив него – телевизор с большим жидко-кристаллическим экраном. Шла трансляция футбольного матча, но звук был выключен.
