Видения Юнга 1944 можно толковать как поворотный момент, который на иврите называюттешува("трансформация", то есть, преобразование) ранних взглядов Юнга относительно "еврейской психологии". Тем не менее, согласно Майденбауму, Юнг никогда не мог полностью ощущал себя тем, кого другие могли бы назвать антисемитом[23], поэтому он никогда полностью не ощутил (то есть не осознал) преобразования своих взглядов касательно иудаизма, еврейской психологии и еврейского народа. Если это правда, то это имеет немаловажное значение, поскольку как сам Юнг сказал в "После Катастрофы," "психологические преобразования могут быть сделаны только в сознании"[24]. В действительности, даже после переживания каббалистических видений, Юнг продолжал выражать довольно отрицательное мнение о евреях в личной переписке. В письме бывшей пациентке, Мэри Меллон (которая позже основала фонд Боллинген, издавший Собрания сочинений Юнга), Юнг в 1945 сердито защищает себя от обвинений в нацизме, и предполагает, что евреи, возможно, сами были глубоко замешаны в своем собственном истреблении. Юнг пишет, что
"трудно упомянуть антихристианские настроения евреев после ужасных вещей, которые произошли в Германии. Но евреи не так невинны, в конце концов, роль, сыгранная интеллектуальной еврейской элитой в довоенной Германии, могла бы стать интересным объектом исследования"[25].
Можно оправдать это тем, что преобразование Юнга (или в его собственных терминах, "компенсация") была до некоторой степени глубокой, но не полной. Он изменился до точки, когда понимал "еврейскую психологию" как предварение его собственной психологии, - эпитет, который он ранее использовал в качестве безобразного и оппортунистического средства нападения на Фрейда и симпатизирования нацистскому режиму в течение 1930-ых. Однако, когда вопрос был исследован открыто и подробно[26], стало очевидно, что Юнг никогда полностью не признавал и поэтому не отрицал свою раннюю, на вид сочувствующую точку зрения относительно Гитлера и нацистского режима и свои равнодушные и подстрекательские замечания относительно еврейского народа и еврейской психологии. Однако, в отличие от многих, кто изменился словом, но не делом, Юнг на деле, показал не только признание аспектов еврейской мистики в свои поздние годы, но, как подтвердил Джеймс Кирш и другие, стал чем-то вроде "реббе" для многих своих еврейских учеников.
"ВЕЛИКИЙ МАГГИД... ПРЕДВАРИЛ ВСЮ МОЮ ПСИХОЛОГИЮ"
Несмотря на все внимание к отношению Юнга к Иудаизму, любопытно, что поздними положительными комментариями Юнга о еврейской мистике (так же как и о его еврейских мистических видениях) пренебрегают почти во всех обсуждениях его предполагаемого антисемитизма Юнга. К 1950-ым Юнг начал включать многочисленные ссылки на еврейские и особенно каббалистические источники и идеи. Например, вПсихологии и РелигииЮнг в положительном контексте указывает Талмудическое представление об интерпретации сновидений[27]. ВОтвете ИовуЮнг предпринял серьезное размышление и исследование Бога Ветхого Завета, и в значительной степени использовал еврейские мистические категории, доказывая цель сотворения, говоря об исконной тьме божественно сотворенного мира, также живущей в глубине человеческой души[28]. Наконец, последняя серьезная работа Юнга,Mysterium Coniunctionis, законченная на восьмидесятом году жизни в 1954, хотя вроде как представляет собой трактат на алхимии, наполнена толкованиями таких каббалистических символов какАдам Кадмон(Предвечный Человек),сефирот(образцы сотвоания), и "союз Всевышнего, будь Он благословен, и Шекины его (женский аспект или духовная невеста)". Эти еврейские символы (который в некоторых, но не всех случаях открылись для Юнга через алхимию и христианскую каббалу) стали важными центрами, вокруг которых Юнг построил свои заключительные интерпретации таких понятий как архетипы и коллективное бессознательное, так же как и свою теорию конечной психологической цели человека. В то время как еврейская мистика, которая стала все более и более существенной для Юнга в поздние годы его жизни, отличалась и от нормативного Иудаизма и от "еврейской" (то есть фрейдисткой) психологии, от которой Юнг открестился в 1930-ых, я уверен, что она стала катализатором для пересмотра его собственного отношений к еврейской традиции как таковой[29].
