– У твоей матери было две мечты: встретиться с тобой и побывать в Америке.
– И ни одна не сбылась. Зачем вы меня вообще вызвали?
– После революции я уговаривала ее связаться с тобой…
– Не надо мне об этом рассказывать! Я не хочу знать!
– Но она боялась. Не хотела, чтобы ты увидела ее такой.
– Прекратите!
Она опустила голову и посмотрела на свои культи, под ними у нее на коленях лежала коробка. Мне очень хотелось плакать, но я давно научилась владеть собой.
– Просто скажите, зачем вы меня сюда вызвали. Только чтобы она увидела меня перед смертью?
– Нет, не только. Ты должна выполнить ее последнюю волю. У меня это уж точно не выйдет.
– И какова же ее последняя воля?
– Попасть в Америку.
– В Америку? Я? С ней?
– Не беспокойся, я ее кремировала, как она и хотела. Она ненавидела церковь и попа, который только и делал, что рассказывал нам, будто это воля Господа, раз мы такие, какие есть. Что мы грешники и должны смириться. Не любил он нас, и мы его не любили. Когда старый поп умер, вместо него пришел молодой, но и он говорил все то же, что и старый. В нашей вере запрещено кремировать покойников, но мысль о том, что церковь не получит ее даже после смерти, очень нравилась твоей матери. Так что тебе нужно только отвезти ее прах. И деньжат я немного скопила.
Она подняла коробку и протянула мне.
– К сожалению, я не нашла ничего лучше.
– Я никуда не поеду и не прикоснусь к этому! – закричала я. – С чего вы вообще взяли, что я должна это сделать? Через столько лет?
Я хорошо помню, как топнула ногой и убежала к низкой оградке вокруг церкви. Я открыла калитку, зашла и села на траву. «Что же это за ад такой?» – подумала я. Несколько десятков местных жителей разглядывали меня с таким же любопытством, как и я их. Все оборачивались на меня.
– Ты дочка Елены? – спросил один мужчина.
– Нет, я ничья дочка!
– А, я так и подумал, Елена-то ни за что не подошла бы к церкви, – ответил он.
Я вышла из такси у вокзала с твердым решением уехать, но вместо этого осталась сидеть в зале ожидания. Я долго просидела в раздумьях там, потом – в номере гостиницы на набережной. Смотрела на Дунай и на утопающий в зелени другой берег, пока не стемнело.
Наутро я без колебаний прошла через ворота лепрозория, спросила, где найти тетю Марию, и остановилась только у ее дома. Помню, она разговаривала с мужчиной, у которого ноги гноились и кровоточили, он старался очистить раны кусочком ваты и перевязать старыми бинтами.
– Нам тут всего не хватает, – сказала тетя Мария между делом, не жалуясь, а словно убедившись, что земля еще вертится. – Лекарств мало, бинтов нет, главное – надежды нет. Живем на то, что нам пожертвуют, да на пенсию маленько.
– Где мой отец? – спросила я.
– Лежит на нашем кладбище, у самого склона, в третьем ряду. Он умер где-то в начале семидесятых.
– Как его звали?
– Георге. Как гирло реки, где стоит родная деревня твоей матери.
– Что вы о нем знаете?
– Хороший был человек, рыбак из местных. Очень любил ее.
– Он был тоже… То есть у него тоже…
– Был ли он тоже болен проказой? Ну конечно, разве бы кто притронулся к твоей матери, если не такой же, как она?
Тетя Мария рассказала, что отец попал сюда примерно через семнадцать лет после матери. Они переселились в домик выше по склону и, пока могли, работали в огороде. По словам тети Марии, они были счастливы вместе.
– А почему именно в Америку? – спросила я.
– Твоя мать ненавидела церковь, но еще сильнее она ненавидела эту страну. Нас сюда засунули и забыли, ни одной душе не было до нас дела, кроме одного врача, который иногда наведывался. Елена всегда говорила: «Когда помру, не хочу лежать в этой земле». Она до последнего хотела уехать, живой или мертвой, как говорится.
– Почему в Америку?
– Садись-ка рядом, девочка.
– Не надо. Я прекрасно стою.
– Как хочешь. В молодости твоя мать хотела выбраться из дельты. Хотела посмотреть мир. Тогда много говорили об Америке, и все это ее очень соблазняло. Она даже нашла одного приличного молодого человека, родом из дельты, как и она, который жил в Нью-Йорке. Они много переписывались, и она даже немножко влюбилась в него. Ну дело-то молодое. Но тут она заболела проказой, и ее подружка увела хорошего жениха. Елена потом назвала овцу именем этой женщины. Когда овца состарилась, мы ее зарезали и съели. Вкусная была овечка. – Тут тетя Мария так рассмеялась во весь беззубый рот, что никак не могла продолжить рассказ. – Елена долго ненавидела их обоих, но со временем смягчилась. Прежде всего потому, что те начали ей писать и присылать посылки с консервами, сигаретами и шоколадом. Сигареты мы всегда отдавали охраннику, чтобы он покупал нам теплую одежду. Мы вечно мерзнем, знаешь ли. Благодаря им нам с ней жилось не совсем уж худо. Они издалека заботились о нас, иной раз тот, кто спит с тобой в одной постели, столько не сделает. Когда во всей стране начался дефицит и продукты продавали только по талонам, нам все равно хватало на жизнь. Однажды ненависть Елены иссякла. В самом начале она говорила: «Если я умру раньше тебя, сделай так, чтобы мой прах попал в Нью-Йорк, чтобы последнее слово осталось за мной». Потом, когда узнала, что они умерли, пожелала, чтобы ее прах высыпали на их могилу. «Так я буду рядом с ними и не дам покоя», – говорила она и смеялась.
– Как их звали?
Тетя Мария с трудом достала из кармана кофты клочок бумаги.
– Вот здесь фамилия. Они лежат на кладбище в Бруклине, в этом районе они жили последние годы. Не знаю, насколько большие в Америке кладбища, но ты их наверняка найдешь.
В такси до Тулчи я поставила обувную коробку на сиденье рядом. Всю дорогу я то отодвигала ее на несколько сантиметров от себя, то опять придвигала ближе. Когда трясло, клала руку на крышку.
В Тулче я сняла маленькую меблированную квартиру и позвонила на фабрику, взяла отпуск за свой счет. Коробку я поставила на стол, потом в шкаф, потом на балкон.
В течение нескольких недель, что понадобились мне на принятие решения, коробка ежедневно меняла место. Порой меня охватывала ярость, я брала коробку под мышку, пересекала Страда-Исаккеи и подходила к реке. Но дальше я никогда не шла. Я возвращалась домой, и путешествие коробки по квартире начиналось сначала. Через три недели я купила банку соленых огурцов, а вскоре и билет на самолет до Нью-Йорка.
На следующий день смелости и авантюризма у меня прибавилось. Я перешла на Десятую авеню и сразу же наткнулась на человека, который стоял рядом со старым «кадиллаком» и предлагал автоэкскурсии по следам звезд. В его прейскуранте были звезды живые и умершие, из мира кино, спорта и музыки.
