Но, как мы знаем, Рим все же не погиб, он всегда жил своей жизнью, несмотря на несметные испытания, выпавшие на его долю. Варварские набеги, пожары, междуусобицы, интриги. Он оставался католической столицей и мифом древней истории. Постыдную, как и триумфальную, историю стереть невозможно. В отличие от новодельной Восточной империи, которой эта история только предстояла. «Византия – христианский этнос», – напишет историк Лев Гумилев.
Что имел в виду Лев Николаевич? Пестрый этнический состав новой империи не имел исторических общих культурных традиций. Они не создавались постепенно, становлением, но явились как бы «сверху» через единую христианскую идеологию. Христианство и создавало единый духовно этнос, общее поле, где корни шли не снизу вверх, но прорастали сверху вниз. Вот такой парадокс Византии как христианского этноса.
Некто Чириако Пицциколли д'Анкона, торговец и антиквар, ежедневно объезжал город на белом коне и делал опись античных храмов, театров, дворцов и терм, обелисков, акведуков и триумфальных арок, мостов и колонн. Он изучал свою дохристианскую историю, «желая оживить мертвых и познакомить с ними современников». Этот замечательный человек составил первый «Путеводитель». Он снимал планы города и делал зарисовки того, что осталось от далеких времен. Он сделал странную работу, сблизив и сплавив Рим античный с Римом христианским, показав удивительный феномен «просвечивания» одной исторической кулисы сквозь другую. Уже в начале VII века, в 609 году, римский Пантеон, возведенный во II веке, стал церковью Санта Мария Ротонда и является ею до сих пор. Первыми археологами и собирателями римской античности были ученые монахи-бенедиктинцы уже в V или VI веке. В конце VI века власть (после нашествия лангобардов) от Византии снова перешла к римским епископам-папам.
Рим всегда сохранял дыхание живой жизни, и даже есть такой латинский термин «renovatio» – обновление. Обновлений было множество, потому что даже в эпоху раннего Ссредневековья сохранялась тесная связь со всей античной культурой и чтились глубоко ее руины. А в базиликах обустраивались церкви.
I. Жизнь как театр
Весь гений Древней Греции был вложен в создание идей ордерной архитектуры, театра, философии, скульптуры – основы духовной идеологии всего будущего европейского мира вплоть до сего дня.
Весь гений Древнего Рима был вложен в создание государства, прототипа всей европейской государственности: республики и империи. С чего началась римская республика? С принятия в 451 году до н. э. децемвирами свода гражданских, общих для всех законов, или, как их называют, Двенадцати таблиц. Гражданские законы, госструктура, т. е. юриспруденция – основа римской государственности. Клятва при народе на Конституции, на своде, кодексе законов – во-первых. Регулярная армия с профессиональным офицерским составом – во-вторых. Государство зиждится на союзе армии и юриспруденции.
Латынь – язык юристов, командиров, афористический язык острословов, «золотая латынь» – язык новой жизни и писателей-историков. Речь, стиль речи (например, риторика Цицерона) стали образцом эстетики слова для последующих времен. Историков, археологов, правоведов, государственников, писателей, поэтов интересовала римская история.
Греция создала совершенные формы культуры вопреки общим правилам: отсутствию единой государственности, границ, непрерывных междуусобных распрей. Греческий феномен – в национально-духовном единстве вокруг Олимпиад, вопреки лоскутному полисному разноголосью. Рим создал прецедент государственности и государственной же культуры.
Мы смотримся в Древний Рим, как в зеркало. В его потемневшей, растрескавшейся поверхности мы узнаем себя: лица, привычки, карьеризм, тщеславие, шикарность, игру со смертью и с жизнью. Пожалуй, с этого и стоит начать: с игры со смертью и жизнью. Игры во все, со всем и со всеми. Христианство ближе греко-античным совершенным образам. Рим на протяжении всей своей жизни сохранил главный психологический устойчивый стереотип – страсть к игре. Мир есть театр, и люди в нем – актеры.
Нам подавай зрелищ. А театр – это мы сами. Самоубийство – свободный выбор конца жизни для любого римского гражданина. Не позор, не малодушие, а право. Право самому решать свою судьбу.
В похоронных бюро любого муниципалитета продавались принадлежности для самоубийства. Широко известно, что император Нерон послал философу Сенеке, своему учителю, «черную метку» с предложением добровольного ухода из жизни. И когда герой Михаила Булгакова, некто царь тьмы Воланд, предлагает буфетчику вместо мучений в городской больнице публичное самоубийство «в кругу друзей и девушек хмельных», он имеет в виду зрелищные римские обычаи. Чувство жизни как сцены и право самому решать вопросы смерти – уникальная черта римского сознания. Историк Светоний в главе «Божественный Юлий» (Гай Светоний, Жизнь двенадцати цезарей, М. 1993) не без оснований полагает, что игра Цезаря в «заговор с сенаторами» была преднамеренной. Действительно, многое говорит в пользу этой версии. Светоний пишет, что именно такого рода смерть (заговор) была ему желанна. «Когда же он увидел, что со всех сторон на него направлены обнаженные кинжалы, он накинул на голову тогу и левой рукой распустил ее складки ниже колен, чтобы пристойно упасть, укрытым до пят, и так он был поражен двадцатью тремя ударами, только при первом испустив не крик даже, а стон…» Это ведь римское выражение – «играть роль на исторической сцене». Цезарь сыграл ее до конца. Римляне были режиссерами, сценаристами и актерами больших исторических постановок и в частной жизни. Не пропускалось ничего. Переход через мелководный Рубикон знаменуется фразой, ставшей крылатой: «Жребий брошен!» Как это красиво, публично, коротко. Только обратного пути нет. Столь идеальная драматургия запомнилась навсегда. Эту черту своих соплеменников – все превращать в площадное зрелище – замечательно показали Федерико Феллини в своих фильмах и Эдуардо де Филиппо в пьесах. Смешно, пародийно и очень точно. Говорят, что лошадей, которые переходили Рубикон, Цезарь приносил в жертву Юпитеру. Так, незадолго до его смерти лошади проливали слезы и потом опрокинули изгородь и разбежались. Точно такое же знамение беды описал Шекспир в трагедии «Макбет» в канун убийства короля Дункана.
Чего стоит последняя реплика гениального Августа Октавиана – премьера, преемника и племянника Цезаря. Он вообще был потрясающий актер. И перед смертью сыграл следующую сцену. Сначала привел себя в порядок перед зеркалом и спросил вошедших друзей, хорошо ли он сыграл комедию жизни.
Коль хорошо сыграли мы, похлопайте
И проводите добрым нас напутствием.
Четко и ясно: играть комедию жизни. И кто это говорит? Какая самоирония, вполне современная рефлексия сознания. А вот еще один пример из жизни. Пушкин приехал повидать своего умирающего дядюшку Василия Львовича. И тот, увидав из алькова, что Александр Сергеевич листает альманах, сказал: «А все-таки, как скучен Катенин…» – «А теперь давайте уйдем, – сказал Пушкин своему спутнику, – и дадим дядюшке умереть исторически».
«Я часто думаю – / не поставить ли лучше / точку пули в своем конце. / Сегодня я / на всякий случай / даю прощальный концерт». – это из стихов советского «римлянина» – поэта Владимира Маяковского, безусловно человека сцены и сценического жеста.
