Я открыл их. В руках у меня был сложенный лист бумаги. С обратной стороны угадывались отпечатанные внутри буквы, но что там, было непонятно.
Грейс с трудом сидела на месте. Видеть это было невыносимо, потому что я не знал, оправдаю ли ее ожидания.
— Разверни.
Я попытался воскресить в памяти восторженное выражение лица. Вскинутые брови, улыбка во весь рот, прищуренные глаза.
Я развернул бумагу.
И начисто забыл, как именно собирался изображать восторг. Я сидел, глядя на слова на бумаге, и не верил своим глазам. Нет, это не был самый роскошный подарок на свете, хотя Грейс, наверное, нелегко было все устроить. Поразительно было то, насколько точным оказалось попадание. Это был тот самый новогодний зарок, дать который у меня не хватило решимости. Нечто, свидетельствовавшее о том, как хорошо она меня знает. Нечто, превращавшее все «я тебя люблю» в реальность.
Это был сертификат. На пять часов в студии звукозаписи.
Я вскинул глаза на Грейс и увидел, что предвкушение сменилось чем-то совершенно иным. Это было самодовольство. Откровенное и ничем не прикрытое самодовольство, так что, видимо, выражение, которое приняло мое лицо без малейшего моего сознательного усилия, выдало меня с головой.
— Грейс, — произнес я внезапно севшим голосом.
Она улыбалась уже практически до ушей.
— Нравится? — спросила она, хотя вопрос был совершенно излишним.
— Я…
Она избавила меня от необходимости закончить предложение.
— Это в Дулуте. Я выбрала день, когда у нас обоих будет выходной. Я подумала, ты мог бы спеть какие-нибудь свои песни и… не знаю. В общем, что захочешь, то и сделаешь.
— Демозапись, — произнес я негромко.
Она даже не подозревала, какой подарок мне сделала. А может, наоборот, понимала. Это был не просто толчок, чтобы я пытался выйти с моей музыкой на новый уровень. Это было признание, что я могу двигаться дальше. Что в моей жизни будет следующая неделя, следующий месяц, следующий год. Эти пять часов в студии означали возможность строить планы на новое будущее. Они означали, что, отправив демозапись кому-нибудь и получив ответ: «Мы свяжемся с вами через месяц», я мог больше не опасаться, что к этому времени уже не буду человеком.
— Ох, Грейс, я люблю тебя, — сказал я и, не выпуская из рук сертификата, крепко обнял ее за шею. Потом коснулся губами ее виска и снова стиснул в объятиях. Сертификат я положил на пол рядом с журавликом из оберточной бумаги.
— Из него ты тоже сделаешь журавлика? — поинтересовалась она и снова закрыла глаза, чтобы я мог поцеловать ее еще раз.
Но я не стал. Я просто отвел волосы от ее лица, чтобы взглянуть на нее. Она напоминала ангела, какими их изображают на надгробных памятниках: глаза закрыты, лицо запрокинуто, руки молитвенно сложены.
— Ты опять горячая, — заметил я. — Ты хорошо себя чувствуешь?
Она не спешила открывать глаза, и я пальцем провел вдоль контура ее лица. По контрасту с ее теплой кожей мои руки казались холодными.
— Угу, — отозвалась она.
Я продолжил водить по ее лицу кончиками пальцев. Мне хотелось сказать ей, о чем я думаю, например, «ты очень красивая» и «ты мой ангел», но в случае с Грейс подобные слова куда больше значили для меня, чем для нее. Для нее они были расхожими фразами, способными вызвать секундную улыбку, и только, — слишком уж затасканные, чтобы казаться искренними. Мои руки на ее лице, мои губы на ее губах — вот что имело значение для Грейс. Мимолетные прикосновения, говорившие о том, что я люблю ее.
Когда я склонился поцеловать ее, то уловил едва заметный сладковатый ореховый запах — запах волка, которого она нашла в лесу. Такой слабый, что он мог бы мне померещиться. Но одной мысли об этом было достаточно, чтобы разрушить все очарование мига.
— Поехали домой, — сказал я.
— Твой дом здесь, — с шаловливой улыбкой отозвалась Грейс. — Ты меня не задуришь.
Но я уже поднялся на ноги и потянул ее за собой.
— Не хочу попадаться на глаза твоим родителям, — пояснил я. — В последнее время они приходят домой совсем рано.
— А давай сбежим куда-нибудь, — предложила Грейс весело и наклонилась, чтобы собрать остатки нашего обеда.
Я подставил бумажный пакет, чтобы она сбросила все туда, потом она подобрала пергаментного журавлика, и мы двинулись к лестнице.
Рука об руку мы прошли по темному магазину и через заднюю дверь вышли во двор, где Грейс оставила свою «мазду». Она уселась за руль, а я поднес ладонь к носу, пытаясь уловить сохранившийся запах волка. Хоть сейчас я и не почуял ничего, однако волк во мне не мог забыть об отголоске этого запаха в том поцелуе.
Он был как шепот на чужом языке, попыткой донести до меня секрет, который я не мог понять.
14
СЭМ
Что-то разбудило меня.
Окруженный привычной тусклой темнотой комнаты Грейс, я не мог понять, где нахожусь. Снаружи не доносилось ни звука, и весь дом был погружен в дремотную ночную тишину. Грейс тихо посапывала, отвернувшись от меня. Я обнял ее и уткнулся в пахнущий шампунем затылок. Крохотные золотистые волоски у основания шеи защекотали мне ноздри. Я мотнул головой, Грейс вздохнула во сне и подкатилась ко мне под бок. Мне тоже следовало бы спать: с утра пораньше в магазине был назначен переучет, — но что-то зудело в подсознании, не давая уснуть. Поэтому я просто лежал рядом с ней, пока от ее горячей кожи мне не стало слишком жарко.
Я слегка отодвинулся, не выпуская ее из объятий. Обычно меня убаюкивало мерное дыхание Грейс, даже когда все остальные средства оказывались бессильны. Но не сегодня.
Я лежал, и в голове у меня крутились воспоминания об ощущениях на грани превращения в волка. Я вспоминал, как по коже разливался холод и она покрывалась колючими мурашками. Как волной мучительной тошноты подступал к горлу желудок. Как медленно взрывался болью позвоночник, принимая иную, отличную от человеческой форму. Как одна за другой ускользали мысли, скомканные и видоизмененные, чтобы можно было втиснуть их в мой зимний череп.
Сон не шел. Все мои инстинкты были обострены до предела. Темнота подступала ко мне со всех сторон, но мое волчье нутро нашептывало: что-то не так.
Снаружи начали выть волки.
ГРЕЙС
Мне было очень жарко. Постельное белье липло к влажным лодыжкам; уголки губ стали солеными от пота. Завыли волки, и волна жара разбежалась по коже, точно лицо и руки закололи разом сотни крохотных иголочек. Все причиняло боль: слишком тяжелое одеяло, холодная рука Сэма на моем боку, протяжный волчий вой вдали, воспоминание о пальцах Сэма, стискивающих виски, собственная туго натянутая кожа.
Я спала. Мне снился сон. Или не спала, а находилась где-то посередине между сном и явью. Я не могла решить.
